Политический миф

Реальность мифа для архаического сознания абсолютна и не подлежит никакому сомнению со стороны мифоносителя. Политический миф также опознаётся как реальность, но уже не с той уверенностью и глубиной, как в случае архаического мифа. Политический миф — всегда чья-то выдумка, даже если кажется, что он рождён реальностью (мифологизированными событиями, эмоциональными декларациями интересов и пр.). Так или иначе, политический миф кем-нибудь создан, и лишь затем воспринят — сначала как возможная реальность, потом — как реальность очевидная. Политический миф есть особый миф, который хранит в коллективной памяти народа его социальный опыт, империативы духовно-нравственного измерения политических процессов.
Политический миф, соответственно, включает в свою структуру:

1. архетип какой-либо опытной ситуации, связанной с осуществлением мер социального регулирования и принуждения («если… то…»);
2. содержание конкретного опыта, эмпирически полученного в ситуациях, объединённых данным архетипом;
3. систему иносказательных образов, функциональная символика которых соотносит «желаемое» с «должным», т.е. со сложившимся архетипом.^[1]

Логика политического мифа состоит в том, чтобы определённую причинную связь, оспоренную в результате социального кризиса, перенести в сферу мифических образов, где может быть отыскана новая причинная связь и затем перенесена в политическую реальность. Политический миф, таким образом, несёт в себе своеобразную поисковую логику, которая действует в отсутствии полноты исходных данных.

Технологическая значимость политического мифа для элиты состоит в возможности вызывать на поверхность политических процессов тот архетип, который позволит задать определённый мотив деятельности — через политическую рекламу, ритуал, мистерию. Через архетип осуществляется связка желаемого и должного сначала в мифологических категориях (например, на языке тиражируемых метафор), за затем — в подобранном к лозунгу политическом действии.

Неправильное представление о национальных архетипах может привести к изобличению политической рекламы как лже-мифа, а политического деятеля — как лже-героя. Лже-миф может увлечь массу и водить её до тех пор, пока архетипическая ситуация не вскроет противоречие этого мифа опыту предков, культурной парадигме, существующей в общественном сознании помимо его воли. Но сам факт торжества какого-то мифа в определенный период времени вовсе не гарантирует его позитивной направленности. Лже-миф проявляет себя именно несоответствием архетипу, а не массовым настроениям сегодняшнего дня.

У некоторых исследователей есть стойкое убеждение, что миф в политике — нечто до конца архетипическое, а потому незыблемое, не подверженное манипулированию, а значит — лишённое качеств инструмента. С этой точки зрения, мы можем только наблюдать, как неподвластные нам мифы на нас воздействуют, и объяснять объективные процессы, изучая, как эти мифы подминают нашу волю. Но уже религиозная мифология, связанная с этическим учением, допускает рефлексию «верю ли я», а значит — и трансформацию мифа, его трактовку.

С иной точки зрения, основными характеристиками политического мифа являются опора на архетип и некоторая технологическая искусственность. То есть, политический миф самопроизвольно происходит из природы человека и, одновременно, создаётся им искусственно. Здесь нет ни чисто естественно-природного механизма образования, ни чисто разумного. Можно сказать, что политический миф является приспособлением некоторого культурного мифа для политических целей. В его основе всегда лежит некая искусственная концепция.

Как отмечал Мирча Элиаде^[2], марксизм как мессианская идеология взял за основу эсхатологический миф о Спасителе, роль которого должен сыграть пролетариат — его страдания, его последняя и решительная битва со Злом должны изменить онтологический статус мира: по модели «золотого века» создать бесклассовое общество. Марксизм, таким образом, из научной концепции превратился в разветвлённый политический миф, адаптировавший миф архаического общества, и именно в таком виде приобрёл невиданную мощь и встряхнул весь мир. Мечта о такого рода мифо-политическом синтезе становится одним из движущих мотивов политического реформизма.

В фундаментальной работе А.Ф.Лосева «Диалектика мифа» доказывается ряд постулатов, выделяющих миф в качестве самостоятельной понятийной единицы, которые мы приводим в несколько усечённой форме^[3]:

1. Миф— не выдумка или фикция, не фантастический вымысел, а необходимая категория сознания и бытия.
2. Миф — не бытиё идеальное, но ощущаемая и творимая вещественная реальность.
3. Миф — не научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение со своей истинностью, достоверностью, закономерностью и структурой.
4. Миф — не метафизическое построение, но действительность, отрешённая от обычного хода явлений.
5. Миф — не аллегория или схема, а символ, который может содержать в себе аллегорию или схему.
6. Миф — не поэтическое произведение, а особая отрешённость вещей в интуитивную сферу, где они воссоединяются с личностью в её лике.

Если же мы говорим о политическом мифе, то здесь справедливы и обратные формулы, в которых проявляется мифотворец, способный на вымысел, на сотворение вещественной реальности путем апелляции к идеальному бытию, на научное построение (следствием которой является особая логика), на формирование символа через аллегорию и схему (с их последующим отмиранием или поглощением стихией бессознательного), на поэтическое порождение мифа и т.д. По происхождению политический миф, таким образом, оказывается в некотором смысле противоположностью мифу архаическому. Но это лишь на первый взгляд, поскольку вся «антимифическая» сторона политического мифа скрыта мифотворцем и для мифопотребителя не существует. Впрочем, и в архаическом мифе можно считать мифотворца просто забытым, потерянным или пассивным с момента рождения мифа как социально значимого явления.

Анализируя миф древнегреческой трагедии, описанный Аристотелем, Лосев выделяет шесть моментов, три из которых описывают отпадение от блаженной жизни, а остальные три — возвращение к ней: перипетии (цепь событий, картина отпадения), узрение (опознание отпавших сфер бытия), пафос (потрясение в момент наибольшего напряжение трагического отпадения), страх (оценка отпадения), сострадание (оценка мира, пребывающего в отпадении), очищение (оценка отпавших сфер, возвращающихся к блаженству)^[4].

Политическая пропаганда, очевидно, структурно идентична такого рода мифу и содержит апокалипсическую картину действительности («страшилка»), указание на заблуждения народа и врага-соблазнителя («образ врага», образ «чужого»), объявление причин заблуждений и тайных замыслов врага и, наконец, указание пути возвращения на благой путь. Таким образом, повторение древнего сюжета в современной политике демонстрирует глубокое родство между политическим и архаическим мифами.

Политический миф, как и архаический, характеризуется определённым набором компонентов: картиной мира в виде мифологизированной концепции социальной Истины (основаниями справедливости), точкой во времени, связанной с истоком национальной истории и культуры, моментом их высшего прославления или тяжелого увечья (аналог инициатического переживания в мистическом ритуале — избранная слава или травма), образом будущего (понятым как возвращение к истокам Золотого Века) и глубокой оппозицией «мы-они» (аналог мифической оппозиции Добра и Зла).
Если задача архаического мифа состояла в том, чтобы любое социальное действие воспроизводило космогоническую модель мира (то есть, восстанавливало мировоззрение), то культурная задача политического мифа, состоит в восстановлении социальной картины мира, разрушенной во время социального катаклизма.
Ещё один аспект политического мифа — это структурирование действительности в ситуации тотального кризиса, то есть в той ситуации, когда нельзя картину мира восстановить и усвоить как целостную. Она делится на фрагменты, которые соединяются мифологическими связями. И только в дальнейшем мифологические конструкции «обрастают» рациональными представлениями, концепциями, правовыми и политическими воззрениями.
И, тем не менее, при всей упрощённости политического мифа, при всей его кризисной случайности, в основе его непременно лежит концепция. Политический миф не рождается сам собой, иначе ему не войти в конкурентное поле политики.

Кассирер отмечает, что цивилизованный человек, несмотря на погружение в миф, подобно человеку древнему, всё-таки не может полностью отказаться от требований рациональности. Для своей веры он ищет какие-то резонные основания. Соответствующее теоретическое оформление верования может оказаться весьма сложным, хотя и приводит к тем же аффектам, что и верования примитивных народов^[5]. Здесь-то мы как раз и сталкиваемся с отличием собственно мифа от мифа политического. В политическом мифе есть, не может не быть рациональной подкладки.

Мифологическая модель времени специфична — будущего не существует вовсе (время остановлено) или же будущее приравнивается к прошлому — к «золотому веку» (время циклично). В политическом мифе модель времени также ограничивается одним или несколькими событиями, ценными лишь своим символьным капиталом. В нём, как и в архаическом мифе, существует, главным образом, длительное прошлое — источник мифосюжетов, отделенное от настоящего. Настоящее упрощено и находится в запустенье.
Политический миф выдвигает некую идею-истину, лежащую в основе картины мира. Сама же «картина мира» выстраивается как образ  будущего через возврат к истокам (то есть, речь идет не о вероятном грядущем, а об идеальном будущем, понятом через исток). Соответственно, имеется некая точка начала истории, которая является основой для построения политического мифа — момент, характеристики которого объясняют всё последующее.

Можно заметить, что развитость политической мифологии зависит от количества значимых мифологических событий и их исторической глубины. Например, в России у «демократов» ельцинского периода есть единственное главное событие — «демократическая революция» августа 1991, объявленная моментом образования «новой России» (началом времён), с предысторией о жертвах сталинских репрессий и диссидентском движении. У российских коммунистов главные мифологические события определены 1917-м годом (образование советского государства и последующая героика «комиссаров в пыльных шлемах», едва не превращённая в национальный эпос) с предысторией декабристы-Герцен-народники-большевики и апофеозом Победы 1945 года и образованием социалистического лагеря. Для русского консерватора ключевые события истории — крещение Руси, Куликовская битва и другие русские победы, включая и Победу 1945, но без финального апофеоза.

Мы видим, что политический миф, в отличие от архаического не отрицает «предыстории» до «начала времён». Кроме того, период «золотого века» может иметь протяженность от нескольких месяцев или лет («демократическая» мифология) до нескольких сот лет (мифология политического консерватизма).

В архаическом мифе повторяется бесконечный мотив дороги, пути. Путь становится всем, конечный пункт — ничем. Но такое обстоятельство, годное для архаического мифа (которому место — душа), оказывается неприемлемым для политики, для политического мифа. «Цель — ничто, движение — всё» — этому принципу западных социал-демократов соответствует их же теория малых дел, убивающая всякую политическую мифологию, превращающая политику в службу социального обеспечения (советский собес или постсоветскую благотворительность и борьбу за «социальную защищённость»). Расширительное применение этого принципа состоит в том, что он не высказывается открыто и внятно, поскольку трансформирует конечность политического действия, подменяя его мифом-ложью — «есть у революции начало, нет у революции конца» у коммунистов, «не отступать от курса реформы» — у ельцинистов. Исповедующие данный принцип профессиональные революционеры и реформаторы, не ведающие целей своих революций и реформ, живут процессом, не зная цены какому-либо фиксированному состоянию. Упиваясь текущей историей, они уничтожают мифическое пространство, а вместе с ним — и культуру. Консервативный политический миф отличается от всех прочих политических мифов структурированной концепцией прошлого и привязкой к религиозной мифологии в представлениях о начале и конце времён. Политической бесцельности при обращении к истории он противопоставляет мифологическую конструкцию прошлого, историографии — историософию.

Еще одна характеристика политического мифа, отличающая его от архаического — незавершённость. По сути дела, в политической реальности невозможно отыскать совершенно оформленного политического мифа. Он всё время находится в состоянии достраивания (лосевский синтез становления), проходя несколько стадий своего развития: через идентификацию по общему переживанию, некое пограничное психологическое состояние, затем, через символизацию (то есть его упрощение, структурирование, мысленное привязывание к каким-то символам) миф приходит к ритуализации — оперированию, комбинированию символами. Наконец, создаются мифоритуальные сообщества. Но поскольку политический миф никогда не достраивается полностью, в конце концов он переходит в стадию унификации и вырождения и погибает, перестав быть мобилизующей силой.

Особенностью современного мифа является именно его «короткодействие». Мировые религии порождают мифы, действующие тысячелетиями. Те современные политические мифы, которые исключают опору на религию, оказываются куцыми, в чём-то повторяя мифологию языческих богов, которые в глазах людей старели и уступали первенство новым богам, а сами обращались в демонов.

<…> Политический миф всегда неполон и всегда уязвим, пока он не восходит к абсолютному мифу. Проблема «дописывания» политического мифа связана с тем, что невозможно одновременно удерживать и его  реалистическую сторону, и мифическую. То нет мистических оснований (то есть, утрачены представления об архетипе), то нет концепции (нет связи с современностью), то они не стыкуются между собой. В результате мифоритуальные сообщества гибнут либо от непроявленности архетипа, либо от отсутствия связи с современностью. Следовательно, для выживания политического мифа необходима мифотворческая деятельность, которая, по сути своей, и есть политика. О такой возможности писал в книге «Миф государства» Э. Кассирер:

Новые политические мифы — это вещи, искусственно сфабрикованные очень ловкими и лукавыми умельцами. Двадцатому веку, нашей великой технологической эпохе, было предназначено развивать новую технику мифа. Отныне можно сфабриковать миф с таким же успехом и таким же образом, как любое современное оружие — пулеметы или самолеты. В этом состоит нечто новое и принципиально важное…^[6]