Сирин и Алконост — сладкоголосые птицы Русского Царства

Известными сюжетами русского православного лубка являются отображения сладкоголосых полуптиц-полудев Сирина и Алконоста. Сюжеты эти можно найти и в печатных лубках, и в рисованных листах старообрядцев. При этом мастера рисованных листов не только вторили печатным картинкам, используя готовую композиционную схему, но и разрабатывали свои сюжеты с райскими птицами.
К числу таких оригинальных, «авторских» произведений относятся изображения птицы Сирин в сопровождении легенды, основанной на Хронографе. Согласно этому тексту пение птицедивы Сирин так сладостно, что человек, заслышав его, забывает обо всем и идет за ней, не в силах остановиться, пока не умирает от усталости. Художники-старообрядцы часто изображали человека, завороженно слушающего птицу, сидящую на огромном кусте, усеянном цветами и плодами, и тут же, чуть ниже — он был показан мертвым на земле. Чтобы прогнать птицу, люди пугают ее шумом: бьют в барабаны, трубят в трубы, стреляют из пушек,а потому на некоторых рисованных листах можно увидеть колокольни со звенящими колоколами. Испугавшись «необычного шума и звука», Сирин «понуждена бывает к своим возлетати жилищам». В одном из древнерусских Азбуковников сказано:

Сиринъ есть птица от главы до пояса состав и образ человечъ, от пояса же птица; неции ж лжут о сей, глаголюще зело сладкопесниве быти ей, яко, кому послушающу гласа ея, забывати все житие се и отходити в пустыню по ней и в горах заблуждьшу умирати…

В картуше лубка название: «Птица Сирин святаго и блаженнаго рая» и текст в 5 строк: «Аще человек ея услышит, пленится мысльми… не престает». Около головы Сирина надпись: «Видом и гласом». Под картинкой заглавие: «Есть же о птице сей сказание таково». Ниже текст в 5 строк:

В странах индийских (яже прилежат ближайши блаженному месту райскому) обычей имеет являтися птица сия и глашати песни таковы…  нежели орел скоропарною   быстростию   от   вреды   шумов   вземшися, к тому не являема   бывает…

Птицадева Алконост, весьма схожа с Сирином, но имеет одно важное отличие — она изображена с руками. Часто в руке Алконост держит свиток с изречением о воздаянии в раю за праведную жизнь на земле. По легенде, Алконост своим воздействием на человека близок сладкоголосому Сирину:

Кто во близости ея будет, той все в мире сем позабудет, тогда ум от него отходит и душа его от тела исходит…

На свитке в руке: «Праведницы во веки живут и от Господа мзда им и попечение их пред Вышним сего ради приимут». Текст внизу в 6 строк: «Птица райская Алконос близ рая пребывает, некогда и на  Ефра … указует…»
Разумеется, говоря о русских птицедевах нельзя не вспомнить об очевидных параллелях с древнегреческой мифологией. Так, по одной из легенд, Алконост несёт яйца в морскую глубину посреди зимы (или во время зимнего солнцестояния). 7 дней яйца лежат в глубине, а затем всплывают на поверхность. В это время на море наблюдается штиль. Алконост не сводит взгляда с поверхности воды и ждёт всплытия яиц, потому очень трудно выкрасть яйцо Алконоста (если это удаётся, то такое яйцо люди вешают под потолком в церкви, как символ и единения всего приходящего сюда народа) Когда яйца всплывают, Алконост забирает их и высиживает уже на берегу.
А вот что нам известно из древнегреческой мифологии: Алкиона была дочерью бога ветров Эола, жена фессалийского царя Кеика, сына бога утренней звезды Эосфора. В «Метаморфозах» Овидия в говорится, что Кеик трагически погиб в бушующем море. Алкиона ждала Кеика на вершине утёса. Когда же к утёсу прибило волной тело её погибшего мужа, она бросилась с вершины утеса в волны. И произошло чудо: боги превратили Алкиону в морскую птицу-зимородка. Затем Алкиона-зимородок оживила погибшего мужа, и тот так же превращается в птицу. Греки считали, что когда Алкиона высиживает яйца, на Ионическом и отчасти Эгейском морях устанавливается в течение двух недель затишье (неделя до и неделя после зимнего солнцестояния), так как отец Алкионы Эол, бог ветров, удерживает в это время подвластные ему ветры:

Зимней порою семь дней безмятежных сидит Алкиона
Смирно на яйцах в гнезде, над волнами витающем моря.
По морю путь безопасен тогда: сторожит свои ветры,
Не выпуская, Эол, предоставивши море внучатам…

Соответственно, дни затишья (время когда «Алкиона-зимородок выводит своих птенцов»), у греков именовались «алкионины, или зимородковы дни». А в древнерусском языке они назывались алкионитские или алконостские.

Что до птицы Сирин, так в памяти конечно всплывают легендарные сирены.
Согласно древнегреческой мифологии сирены — это птицы с женскими головами. Первоначально они были нимфами из окружения юной богини Персефоны. Когда её похитил властелин загробного мира Аид, разгневанная мать Персефоны богиня плодородия Деметра придала сиренам их полуптичий облик. В другом варианте этого мифа они сами захотели превратиться в птиц, чтобы отыскать Персефону. Когда же люди отказались им помочь, сирены поселились на пустынном острове, чтобы мстить роду человеческому. С тех пор они стали заманивать своим сладкоголосым пением мореходов и на берегу убивали их. Скалы острова сирен были усеяны костями и высохшей кожей их жертв. На «сладкоголосие» прямо намекают их персональные имена: Аглайофона (Звонкоголосая), Телксепея (Чарующая), Пейсиноя (Льстящая), Молпе (Певучая).

Здесь ни один не проходит с своим кораблем мореходец,
Сердце усладного пенья на нашем лугу не послушав;
Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав…

Ну и вспомним, что пишет о «сиринъ» один из древнерусских Азбуковников:

Сиринъ есть птица от главы до пояса состав и образ человечъ, от пояса же птица; неции ж лжут о сей, глаголюще зело сладкопесниве быти ей, яко, кому послушающу гласа ея, забывати все житие се и отходити в пустыню по ней и в горах заблуждьшу умирати». Обитает птица Сирин в самом раю. Глас её в пении зело красен, ибо возвещает неземные радости. Временами она спускается на землю. Однако, если то пение услышит живой человек, «таковый от жития может отлучиться»…

Сегодня многие имеют представление, что в народном искусстве Сирин — птица радости, а Алконост — птица печали. Но исследователи данной темы отрицают данную трактовку, так как она не опирается на реальную символику этих образов. Анализ литературных источников, где фигурируют птицедевы, а также многочисленных памятников народного искусства (росписи по дереву, изразцов, вышивок) говорят, что нигде Алконост не символизирует «тему печали».Исследователи считают, что такое представление имеет своим истоком знаменитую картину В. М. Васнецова «Сирин и Алконост. Песня радости и печали» (1896), на которой художник изобразил двух птиц: одну — черную, другую — светлую, одну — радостную, другую — печальную.

Трактовка В.М. Васнецова вдохновила многих «художников кисти и слова». К примеру известно раннее стихотворение Александра Блока, в котором Сирин:

Густых кудрей откинув волны,
Закинув голову назад,
Бросает Сирин счастья полный,
Блаженств нездешних полный взгляд.
А что до Алконост, то она:
Другая — вся печалью мощной
Истощена, изнурена…
Тоской вседневной и всенощной
Вся грудь высокая полна…
Напев звучит глубоким стоном,
В груди рыданье залегло,
И над её ветвистым троном
Нависло чёрное крыло

Образ полудев-полуптиц неоднократно  переосмысляет и Николай Клюев:

Резчик Олёха — лесное чудо,
Глаза — два гуся, надгубье рудо,
Повысек птицу с лицом девичьим,
Уста закляты потайным кличем.
Заполовели и древа щеки,
И голос хлябкий, как плеск осоки,
Резчик учуял: «Я — Алконост,
Из глаз гусиных напьются слёз!»

И, конечно, нельзя не вспомнить, что и Васнецов и Блок ещё вернутся к русским птицодивам, «показывая и рассказывая нам»своё виденье Гамаюна (хотя в этой заметке мы рассказывать об этой птице не будет):

На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облачённых
Она вещает и поёт,
Не в силах крыл поднять смятённых…
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!^[5]..

В этой статье речь пойдет об отражении в тексте поэзии Н.А.Клюева образов мифологических птиц Сирина и Алконоста как одного из замечательных компонентов старообрядческого бестиария, соединившего древнерусские книжные традиции и фольклорные представления Русского Севера. Для сравнения с текстами поэта привлекаются старообрядческие настенные листы, излюбленными сюжетами которых, не встречающимися в других памятниках народного изобразительного искусства, и являются «изображения сладкогласных полуптиц-полудев Сирина и Алконоста».^[1]
Кроме Сирина и Алконоста, в произведениях Клюева обнаруживаются образы следующих фантастических птиц: Гамаюн, Финист, Феникс, Птица-Фиюс, Куропь, Габучина, Дребезда, Кува, Птица-Обида, Жар-птица; особую группу составляют нечистые птицы — Чирея, Грызея, Подкожница, птица Удавница. Любопытным было бы сопоставление этого списка с тем, который находим у исследовательницы мифологической лексики Русского Севера О.А.Черепановой: «Лекан-птица (Перм.), птица Дураль (Арх.), Могут-птица (Перм.), Комор-птица (Яросл.), Ногай-птица (Арх.), вотрогот (вострогор), гоностать».^[2]
Е.И.Иткина указывает на существование двух разновидностей «листов с птицей Сирин: одна имеет развернутый сюжет, а другая представляет изображение только самой птицедевы. Большая часть картинок с развернутой легендой восходит к общему оригиналу, хотя все имеют отличительные особенности в облике Сирина, в изображении толпы людей, пугающих птицу шумом».^[3] Картинки с развернутым сюжетом имели следующую структуру: «В картуше название «Птица Сирин святого и блаженного рая» и текст: «Аще человек глас ея услышит, пленится мысльми и забудет вся временная и дотоле вслед тоя ходит, дондеже пад умирает, гласа ее слышати не престает». Около головы Сирина надпись: «Видом и гласом». Под картинкой заглавие: «Есть же о птице сей сказание таково». Ниже текст: «В странах индийских (яже прилежат ближайши блаженному месту райскому) обычай имеет являтися птица сия и глашати песни таковы, яковы же слух… возлетати жилищам, и скорейши нежели орел скоропарною быстростию от вреды шумов вземшеся, к тому не являема бывает».^[4] Напомним, что тема Индии широко представлена в поэзии Клюева, на что указывают многочисленные произведения поэта: «Белая Индия», «О ели, родимые ели…», «Печные прибои пьянящи и гулки…», «Под древними избами, в красном углу…», «Вылез тулуп из чулана…», поэма «Погорельщина», статья «Порванный невод», предисловие к сборнику «Изба и поле» и др. Индия предстает здесь как райская страна, иное царство, ведь «нди — в другом месте, в другой раз», именно таково олонецкое прочтение этого слова.^[5]
Сирин и Алконост изображались и на поморских рисованных картинках, этим птицам специально не посвященных, например на листе «Сотворение человека, жизнь Адама и Евы в раю, изгнание их из рая», здесь птица сидит на одном из деревьев райского сада. На листе «Древо разума» Сирины расположились на кустах, окружающих главное Древо, на листьях-полосах которого «написаны поучения человеку по поводу нравственной жизни».^[6] Текст этого поморского листа связан с писаниями чтимого поэтом протопопа Аввакума: Сирин в его понимании «есть птица краснопеснивая», и обретается она:

к востоку близ рая, во аравитских странах, в райских селениях живет и, егда излетает из рая, поет песни красныя и зело неизреченны и невместимыю человечю уму; егда же обрящет ея человек и она узрит его, тогда и паче прилагает сладость пения своего. Человек же слышавше забывает от радости вся видимая и настоящая века сего и вне бывает себя, мнози же и умирают слушавше, шествуя по ней, понеже красно и сладко пение, и есть не захочет горюн, от желания своего^[7]…

Многочисленны примеры того, что Клюев изображал Сирина птицей райской, причем рай олицетворяется в образе дерева, сада, избы (запечья), Руси, человека, Слова (Словесный рай). Многие из этих имен рая совпадают со старообрядческой традицией представления обители праведников. Итак, повторимся, Сирин — птица райская:

Здесь, как видим, Сирин соотнесен с реконструируемым из текстов Клюева «хлебным» кодом, который манифестируется в следующих образах: плуг, соха, косуля, жернов, цеп, овин, гумно, печь, квашня и, собственно, зерно, колос, сноп, дрожжи, коврига, рожь, пшеница, посев зерна, жатва, выпечка хлеба и др. В другом поэтическом контексте Сирин соотнесен со стихией народной речи:

Естественно, в связи с раем («Древесной крови дух дойдет до Божьих звезд, / И сирины в раю слетят с алмазных^[9] гнезд…» «Звук ангелу собрат, бесплотному лучу…» из цикла «Земля и железо») появляются и образы Древа Жизни, Сирина и Слова:

Немаловажен и тот факт, что в восприятии лирического героя поэзии Клюева Сирин живет за печкой, месте сакральном:

Но что же это за «запечная тайна и рай», где растет «Древо Жизни», цветет «сусальное крыло» Сирина, находится «Китеж», «седое поморье, гусиные дали», царство «многоценней златниц», где «как сон, запечный ручеек», а также «гремит запечный прибой», где «отрочья весна», «Чародейной речью / Шепчется Оно» и даже присутствуют «София — Орлица запечных ущелий» и «запечный Христос»? По этнографическим данным, запечье могло называться словом «голбец», которое, в свою очередь, обозначало как погреб, так и могильный памятник.^[10] То есть запечье и относится к месту, «яже прилежит ближайши блаженному месту райскому» (с мифопоэтической точки зрения темное запечье соотносится с наиболее сакральными частями храма^[11]), и предстает как обитель предков, что особенно для нас важно, так как Сирин связан с предками:

Отношение староверов к «праотцам» было совершенно особенным:

для всех поколений старообрядцев неизменным остается утверждение: Бог отринет того, кто свернул с дороги «праотцов». То есть участь на Страшном Суде в старообрядческом представлении предопределена признанием или отвержением со стороны собора «праотцов»^[13]…

Теперь хотелось бы остановится на тропе «братец виноградный». Восходит эта образность к Евангелию: «Аз есмь лоза, вы же гроздие» (Ин. 15, 5) и имеет евхаристическое содержание. Одно из фундаментальных произведений Семена Денисова носит название «Предивный и всесладчайший виноград Российския земли…», именно так именует автор мучеников и святых, пострадавших за веру. Известен также поморский настенный лист, получивший ученое название: «Иллюстрация к тексту 79 псалма Давида о насаждении виноградной лозы».^[14] Живет Сирин на ставнях:

Иными словами, не защищенное райской птицей окно, «не зааминенные» двери открывали Хаосу дорогу в священный мир «Отчего дома», «Украшенного Чертога».^[15]
Является Сирин, наряду с другими сказочными персонажами, символом загадочной, священной Руси:

А вот как звучит вопрос призванных на войну крестьян, чаявших увидеть в городах старую Русь: «Где ж Сирин и царские бармы?» («Песнь о Великой Матери»), возникает мотив уходящей Руси-Китежа: «В горенке Сирин и Китоврас / Оставили помёт, да перья» («Русь-Китеж»^[16]).
В рецепции Клюевым образа Сирина нужно подчеркнуть два момента. Во-первых, его связь со свирелью любви, например, в сцене «Песни о Великой Матери», где он поет Параше:

Тут ясный Сирин не стерпел / И на волхвующей свирели, / Как льдинка в икромет форели, / Повывел сладкое «люблю»…

Во-вторых, эта сказочная птица выступает в роли вестника, в чем проявляется его ангелическая природа:

Сирин мне вести носил / С плах и бескрестных могил («Песнь Солнценосца»); Вдруг Сирина голос провеял в тиши: / Лесные невесты, готовьтесь к венцу, / Красе ненаглядной и саван к лицу! («Песнь о Великой Матери»)

Предстает она и в образе учителя:

Ель Покоя жилье осеняет, / А в ветвях ее Сирин гнездится: / Учит тайнам глубинным хозяйку, — / Как взмесить нежных красок опару…(«Поддонный псалом»)

и утешителя, «в горестях усладного».
Интересно, что Сирин у Клюева чаще всего поет «Кирие елейсон!» (то есть «Господи, помилуй!»), реже «Баю-баюшки-баю» и «Люблю».
Эта птица также соотносится с человеческим телом. Причем, поскольку она свила гнездо в сердце, то последнее уподобляется Сирину:

А поскольку Сирин — «птица краснопеснивая», то, естественно, связана она и со слухом^[17]:

Чрезвычайно ярко и характерно в поэзии Клюева представлен внешний облик птицы. Во-первых, Сирин иногда выступает не только «двуглавым», но и «двуликим»:

Важно тут отметить близость мотивов слез и Сирина. Плач в средневековой культуре был атрибутом добродетели, о чем свидетельствует сюжет поморского настенного листа «Душа чистая»:

Душа чистая представлена девой в короне, стоящей на луне. В правой руке она держит букет цветов, в левой — кувшин со слезами, гасящими пламя^[18]…

Подчеркнем, что «двуглавость» и «двуликость» Сирина могла выступать знаком раскола, ведь неслучайно птица поет именно «Кирие елейсон!». Вспомним обращение протопопа Аввакума к царю Алексею Михайловичу:

Воздохни-тко по-старому, какъ при Стефан бывало, добренько, и рцы по рускому языку: «Господи, помилуй мя, гршнаго!» А киръелейсон-оть оставь: такъ ельленя говорять, плюнь на нихъ! Ты, веть, Михайловичь, русакъ, а не грекъ. Говори своимъ природнымъ языком^[19]…

Соотносится Сирин и с российским государственным гербом:

«Двуглавость» может также указывать и на соединение двух миров — горнего и дольнего, — и на несовершенство, ведь одно из значений, которым была наделена птица Сирин в древнерусской книжности, — это нетвердый в вере человек. Интересно, что Сирин соотносится и со сверчком, в античной традиции символизирующим, как известно, поэта:

В одной из вышеприведенных цитат из «Песни о Великой Матери» говорится о «сусальном» крыле Сирина. Как нам кажется, в данном контексте «сусальный» отсылает к той «блаженной злати» икон, к тому «иконописному миру», населенному «звукоангелами»^[20], ассистке, о которой П.Флоренский говорит:

Это золото есть чистый беспримесный свет, и его никак не поставишь в ряд красок, которые воспринимаются как отражающие свет . Ассистка, это наиболее определенное применение золота, есть выражение не вообще силовой онтологии, а сил Божественных — сверхчувственной формы, пронизывающей видимое^[21]…

Сирин, птица удивительно красивого голоса, соотносится в поэтических текстах Клюева с их лирическим героем:

Напомним, что мотив древа — древнейший мифопоэтический образ — довольно часто встречается в поэтической речи Клюева («Древо Жизни», «Словесное древо», «Ель Покоя», «древо песни», «райское древо», «Громовое древо», «крылатое древо», «древо человека», «золотое церковное древо», «Крестное древо», «Ель Покоя», три дуба — «Премудрость, Любовь и волхвующий Труд», «древо справедливости», «народов ствол», «родословное древо искусства», голое «древо зла», «Неопа­лимое Древо» и другие). Однако разнообразные варианты образа «мирового древа» реализуются и в старообрядческих настенных листах, как, например, в следующих сюжетах: «Родословное дерево Андрея и Семена Денисовых», «Десять настоятелей Выгорецкого общежительства», «О добрых друзях двенадцати», «Древо полезные советы», «Из алфавита духовного», «Древо разума», «Семь смертных грехов». В связи с образом лирического героя возникает у Клюева и оригинальная поэтическая конструкция «буквенного» Сирина:

Отождествление с Сирином-певцом используется и при создании поэтического портрета певицы Надежды Обуховой:

В древнерусском бестиарии, согласно наблюдениям О.В.Беловой, Сирин символизировал амбивалентные понятия. С одной стороны, пение этой птицы «служит обозначением божественного слова, входящего в душу человека», с другой — это указание на «нетвердых в вере людей», а также «еретиков, вводящих… в заблуждение». Интересно, что в переводе Хроники Георгия Амартола вспоминаются птицы, «иже и сирины нарицаются, рекше вилы»; здесь сирины сравниваются с известным женским персонажем ю.-славянской народной демонологии.^[22]
Характеризуя символику этой птицы у Клюева, следует учитывать не только тот факт, что Сирин — райская птицедева, что ее пение, как мы уже отмечали, в древнерусской книжности «служит обозначением божественного слова», но и то, что Сирин созвучен с именем сирийского святого Ефрема Сирина, которого в богословской традиции принято называть «пророком сириян» и «арфой Святого Духа»^[23]. Эта коннотация позволяет именовать «сиринами» и русских святых:

Для Клюева пение Сирина — это знак истинного Слова, той песни и той поэзии, символом которой является бирюза, на дне которой «избяная Индия»:

Если средиземные арфы живут в веках… то почему же русский берестяный Сирин должен быть ощипан и казнен за свои многопестрые колдовские свирели — только лишь потому, что серые, с невоспитанным для музыки слухом обмолвятся люди, второпях и опрометно утверждая, что товарищ маузер сладкоречивее хоровода муз?^[24]..

Совершенно в духе поморского листа, у Клюева Алконост — птица райская:

В закатном лаке Алконост / Нам вести приносил из рая, / В уху ершовую ныряя…(«Письмо художнику Анатолию Яру»), он забирает кружевницу Проню из Сиговца в мир горний («Погорельщина»). Вот еще пример: «В державном граните, в палящем алмазе, / Поют алконосты и дум голоса. / Под сон-веретёнце печные тропинки / Уводят в алмаз, в шамаханский узор…» («Олений гусак сладкозвучнее Глинки…»)

Как нам кажется, алмаз тут — метонимическое обозначение рая, точно такую же образность мы встречаем и при описании Сирина.
Неизменно эта птицедева со сладостным голосом упоминается в связи со словом, гнездится она в «Словесном рае»:

«Алконостную Россию» лирический герой Клюева представляет именно словесным пространством:

Еще одно подтверждение мысли о том, что Алконост у Клюева соотносится с образом истинной России, словесной, можно видеть в строках о родном крае из «Плача о Сергее Есенине»:

Приснился ты белицей — / По бровь холстинный плат, / Но Алконостом-птицей / Иль вещею зегзицей / Не кануть в струнный лад…

Эта птица — знак Руси, ее жизни и песни:

Ах, кто же в святорусском тверд — / В подблюдной песне, Алконосте? («Мне революция не мать…»)..,

это и родные города:

Взгляни на Радонеж крылатый. / Давно ли — светлый Алконост, / Теперь ослицею сохатой / Он множит тленье и навоз! («Каин»^[25])..,

и архитектурные сооружения:

И многопестрым Алконостом / Иван Великий смотрит в были, / Сверкая златною слезой («Есть демоны чумы, проказы и холеры…» из цикла «Разруха»)…

В поэзии Клюева воспроизводятся и изображения этой «сладкоголосной птицы» на вещах, атрибутах крестьянского быта, где они выполняют функцию знака, сакрализующего предмет:

Эта райская птицедева с дивным голосом может быть вещью, «дивно вырезанной»:

Резчик Олёха — лесное чудо Повысек птицу с лицом девичьим, / Уста закляты потайным кличем («Погорельщина»)

Иными словами, тело Алконост получает от «древа», а дух, ум и слово дается от книги:

Заполовели у древа щеки, / И голос хлябкий, как плеск осоки, / Резчик учуял: «Я — Алконост, / Из глаз гусиных напьюся слез!» («Погорельщина»)

Роль книги в старообрядческой культуре трудно переоценить, а по наблюдениям А.М.Панченко, различное отношение к книжному наследию будущих вождей старообрядчества и их идейных противников явилось одной из причин раскола.^[26]
Так же, как и Сирин, Алконост связан с плачем. Образ пьющей слезы птицы мы встречаем в скопческих стихах:

Из очей слез реки лейте: / Птицу райскую лелейте! / Птица любит слезы пить, / И научит вас как жить, / Как живому Богу служить, / На земле жить не тужить, / Хоть головушку сложить, / Да отцу верно послужить, / Верным праведным угодить, / Свою душу украсить^[27]…

В поэзии Клюева Алконост в соответствии с традиционной символикой птицы является символом души, души певчей:

Отождествляется она и со стихиями, в частности, с ветром, например:

Алконост у Клюева — птица светоносная, «светлая», ее «пушинки — звездные слова». Среди настенных листов, созданных в подмосковном гуслицком центре, встречается «Календарная стенка», где на плоскости листа «размещены таблицы исчисления дней, «часов», а также изображения звездного неба, птиц Сирина и Алконоста и др.».^[28]
Итак, в поэзии Клюева птицы Сирин и Алконост неразрывно связаны с красотой и словом; оперируя этими образами, поэт, род которого «от Аввакумова кореня повелся», воскрешает заветы «праотцев», прославляет их «тонкую одухотворенную культуру».^[29] Источником вдохновения для поэта были в данном случае и старообрядческие настенные листы, влияние образности которых на Клюева должно стать предметом глубокого и серьезного исследования.