Крестовый поход детей

крестовый поход детей, иллюстрация

О детских походах упоминают (иногда кратко, одной—двумя строчками, иногда отводя их описанию полстранички) свыше 50 средневековых авторов; из них только более 20 заслуживают доверия, поскольку они либо собственными глазами видели юных крестоносцев, либо, опираясь на рассказы очевидцев, вели свои записи в годы, близкие к событиям 1212 года. Да и сведения этих авторов очень отрывочны. Вот, например, одно из упоминаний о крестовом походе детей в средневековой хронике:

Самое детальное повествование о детских крестовых походах содержаться в хронике цистерцианского монаха Альбрика де Труафонтэн (аббатство Шалона на Марне), но это-то повествование, как выяснено учеными, является и наименее достоверным.
Сколько-нибудь связное освещение фактическая история детских крестовых походов получила только в произведениях, написанных 40–50 лет спустя после описываемых в них событий, — в компилятивном сочинении французского монаха–доминиканца Винцента из Бовэ «Историческое зерцало», в «Большой хронике» английского монаха из Сент-Олбанса Матвея Парижского и в некоторых других, где исторические факты, однако, почти целиком растворяются в авторской фантазии.
Религиозные авторы последующих веков по понятным причинам обходили молчани­ем страшный сюжет. А просвещенные светские писатели, даже самые злоязычные и беспощадные, считали, по-видимому, напоминание о бессмысленной гибели поч­ти ста тысяч детей «ударом ниже пояса», недостойным приемом в полемике с цер­ковниками. Маститые же историки видели в нелепом предприятии детей лишь очевид­ную бесспорную глупость, на исследова­ние которой нецелесообразно затрачивать умственный потенциал. И потому детскому крестовому походу уделяются в солидных исторических исследованиях, посвященных крестонос­цам, в лучшем случае считанные страницы между описаниями четвертого (1202 — 1204) и пятого (1217 — 1221) крестовых походов.
Единственным основательным исследо­ванием детского крестового похода остает­ся книга Джорджа Забриски Грея, изданная в 1870 г. и переизданная сто лет спустя. Американский католический священник польского происхождения был безмерно удивлен почти полным забвением столь значительного события, и это подвигло Грея на создание его первой и последней книги, для написания которой пришлось буквально по крохам собирать сведения о крестовом походе детей, рассеянные в хрониках XIII в. Грей грешил лирическими отступлениями, мно­гословием и излишней для историка сенти­ментальностью. Но прошло вот уже более ста лет, а книга писателя–дилетанта по-прежнему вне конкуренции. Достойного соперника и опровергателя ее не нашлось. Не по нехватке талантов, а по недостатку рвения. А между тем наш век бросил страшный отсвет на ту давнюю трагедию. Нет, новые средневековые документы о детском крестовом походе не обнаруже­ны, но сегодня он видится нам другим, увы, уже менее исключительным…
По мнению Жоржа Дюби, крестовые походы были своеобразной формой паломничества. Ибо:

паломничество было формой покаяния, испытания, средством очищения, подготовкой к Судному дню…

Это был также и символ: отдать швартовы и взять курс на Ханаан было как бы прелюдией к земной смерти и обретению другой жизни…
Большое значение для крестовых походов имело и возвышение папства. Папы понимали, что если они станут во главе движения в пользу освобождения Гроба Господня и освободят его, то их влияние и величие достигнут необычайных размеров. Уже папа Григорий VII мечтал о крестовом походе, но привести его в исполнение не смог.
Кроме того, для всех классов средневекового общества крестовые походы казались весьма привлекательными и с мирских точек зрения. Бароны и рыцари, помимо религиозных побуждений, надеялись на славные подвиги, на наживу, на удовлетворение своего честолюбия; купцы рассчитывали увеличить свою прибыль расширением торговли с Востоком; угнетенные крестьяне освобождались за участие в крестовом походе от крепостной зависимости и знали, что во время их отсутствия церковь и государство будут заботиться об оставленных ими на родине семьях; должники и подсудимые знали, что во время их участия в крестовом походе они не будут преследоваться кредитором или судом. Итак, наряду с религиозным одушевлением, охватившим Европу, были и другие, чисто мирские, материальные причины для выполнения крестового похода, ибо:

земля та [на Востоке, у неверных] течет медом и млеком…

Опасное положение Византии также действовало на Запад, особенно на папство; хотя византийская церковь и отделилась от западной, тем не менее она оставалась главным оплотом христианства на Востоке и первая принимала на себя удары врагов — нехристиан. Папы, поддержав Византию, в случае успеха крестового похода могли рассчитывать на соединение ее с католической церковью.
Настроение в Западной Европе было подготовлено к крестоносному предприятию. Умоляющие послания византийского императора Алексея Комнина о помощи (доведенный до отчаяния, стесненный положением своего государства, которое стояло на краю гибели, он обратился с посланиями в Западную Европу, в которых умолял о помощи против неверных) дошли до западноевропейских государей и папы как нельзя более вовремя.
Папою в конце XI века был Урбан II, француз по происхождению. На соборе в Плаценции (теперь Пиаченца), в северной Италии, под его руководительством разбирались вопросы о «Божьем мире» [«Божий мир» — обязательное прекращение на срав­нительно длительный срок (до 30 лет) военных действий в той или иной стране (области) Западной Европы, пред­писывавшееся католической церковью в конце Х – XII вв.]и о других полезных церковных делах. В это самое время в Плаценцию были доставлены просьбы Алексея Комнина о помощи. Папа ознакомил собор с содержанием византийского послания; собравшиеся сочувственно отнеслись к сообщению и выразили готовность пойти в поход на неверных.
Через несколько месяцев в 1095 году Урбан II переехал во Францию, где в городе Клермоне, в южной Франции, был созван новый собор.
На этот собор съехалось очень много народу. В городе не нашлось ни одного здания, которое могло бы вместить всех присутствовавших на соборе. Огромная толпа людей разных сословий, собравшаяся под открытым небом собравшиеся с нетерпением ожидала сообщений о важных событиях. Наконец, 26 ноября Урбан II обратился к собравшимся с пламенной речью. Вот как описывают собор в Клермоне летописцы:

В год от воплоще­ния Господня тысяча девяносто пятый, в то время, когда в Германии царствовал импера­тор Генрих [Генрих IV (1050 — 1106), германский король и импера­тор «Священной Римской империи» (с 1056)] а во Франции — король Филипп [ФилиппI (1052 — 1108), король Франции с 1060], когда во всех частях Европы произрастало многообразное зло и вера колебалась, в Риме был папа Урбан II, муж выдающегося жития и нравов, который обеспечивал святой церкви самое высокое положение и умел обо всем распорядиться быстро и обдуманно.
Видя, как вера христианская безгранично по­пирается всеми — и духовенством, и миряна­ми, как владетельные князья беспрестанно во­юют меж собой, то одни, то другие — в раз­дорах друг с другом, миром повсюду пренеб­регают, блага земли расхищаются, многие несправедливо содержатся закованными в пле­ну, их бросают в ужаснейшие подземелья, вы­нуждая выкупать себя за непомерную плату, либо подвергая там тройным пыткам, то есть голоду, жажде, холоду, и они погибают в без­вестности; видя, как предаются насильствен­ному поруганию святыни, повергаются в огонь монастыри и села, не щадя никого из смерт­ных, насмехаются над всем божеским и челове­ческим; услышав также, что внутренние области Романии [В эпоху крестовых походов Романией назывались малоазийские территории Византии и другие области] захвачены у христиан турками и подвергаются опасным и опустошительным нападениям, папа, побужденный благочестием и любовью и действуя по мановению божьему, перевалил через горы и с помощью соответст­вующим образом назначенных легатов распо­рядился созывать собор в Оверни [Овернь — историческая область Франции в пределах Центрального Французского массива.] в Клермоне — так называется этот город, где собрались триста десять епископов и аббатов, опираясь на свои посохи…

Такую торжественную и, по средневековым понятиям, аргументированную увертюру к крестовым походам дает в своей «Иерусалимской истории» французский священник и хронист Фульхерий Шартрский, сопровожда­вший в качестве капеллана графа Балдуина Бульонского во время похода к Эдессе.
Уже ранней весной 1096 г. войска крестоносцев выступили в по­ход. Их путеводной звездой стал Святой город — Иерусалим.
Разнесенная по городам и весям и многократно повто­ренная армией епископов, священников и монахов Клермонская проповедь с ее идеей освобождения «Гроба Господня» от неверных и обещанием участникам похода полного прощения грехов вызвала всеобщий духовный подъем и широчайший отклик во всем западном мире. Массы простого народа, охва­ченные порывом религиозного энтузиазма, устремились в «святое паломничество», опередив рыцарей, которым тре­бовалось время на подготовку снаряжения и улаживание семейных и имущественных дел. Аббат Гвиберт Ножанский пишет в своей «Истории»:

…Каждый, кому быстрая молва доставляла папское предписание, шел к своим соседям и родичам, увещевая [их] вступить на стезю Господню, как называли тогда ожидаемый поход. Уже возгорелось усердие графов, и рыцарство стало подумывать о походе, когда отвага бедняков воспламенилась столь великим рвением, что никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей: всякий пускал в распродажу луч­шую часть имущества за ничтожную цену, как будто он находился в жестоком рабстве, или был заключен в темницу, и дело шло о скорейшем выкупе… Что сказать о детях, о старцах, собиравшихся на войну? Кто может сосчитать девиц и стариков, подавленных бременем лет? — Все воспевают войну, коли и не принимают в ней участия; все жаждут мученичества, на которое идут, чтобы пасть под ударами мечей, и говорят: «Вы, молодые, вступайте в бой, а нам да будет дозволено заслужить пред Христом своими страданиями»…
Некоторые бедняки, подковав бы­ков, как то делают с лошадьми, и запрягши их в двух­колесные тележки, на которых помещался их скудный скарб вместе с малыми детьми, тащили все это с собою; когда дети эти лицезрели попадавшийся им на пути какой-нибудь замок или город, они вопрошали, не Иеру­салим ли это, к которому стремятся… Пока князья, нуж­давшиеся в больших средствах на содержание тех, кто составлял их свиту, долго и мешковато подготовлялись к походу, простой народ, бедный средствами, но многочис­ленный, собрался вокруг некоего Петра Пустынника и повиновался ему, как своему предводителю… Он обходил города и села, повсюду ведя проповедь, и, как мы [сами] видели, народ окружал его такими толпами, его одаряли столь щедрыми дарами, так прославляли его святость, что я не припомню никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы подобные почести. Петр был очень щедр к беднякам, раздавая многое из того, что дарили ему… Вот этот-то человек, собрав многочисленное воинство, увле­ченное отчасти общим порывом, а отчасти его проповедями, решился направить свой путь через землю венгров…

Попутно толпы бедноты и отдельные отряды рыцарской вольницы грабили местных жителей, устраивали погромы и сами несли немалые потери. Дошедшие летом до Константинополя крестьянские отряды были предусмотрительно переправлены в Малую Азию и в октябре 1096 г. полностью истреблены сельджуками.
В конце 1096 г. в Константинополь начали прибывать и крестоносные отряды феодалов. После многочисленных стычек и долгих уговоров, обязавшись вернуть византий­скому императору те земли, которые будут отвоеваны ими у турок, крестоносцы переправились в Малую Азию.
На захваченных крестоносцами землях к началу XII в. было образовано четыре государства: Иерусалимское ко­ролевство, графство Триполи, княжество Антиохийское и графство Эдесское, в которых были воспроизведены фе­одальные порядки, господствовавшие в Западной Европе, в более «чистом», классическом виде. Огромную роль в этих государствах играла католическая церковь и специально созданные ею организации – духовно-рыцарские ордена, имевшие чрезвычайно широкие приви­легии.
Успехи крестоносцев на Востоке в значительной мере обусловливались отсутствием единства в рядах самих му­сульман, борьбой между мелкими местными правителями. Как только началось сплочение мусульманских государств, крестоносцы стали терять свои владения: Эдессу уже в 1144 г. Призванный поправить положение Второй кресто­вый поход (1147 — 1149 гг.), вдохновленный Бернаром Клервоским и возглавленный французским королем Людовиком VII и германским королем Конрадом III, оказался неу­дачным. В 1187 г. Саладину, объединившему под своей властью Египет и Сирию, удалось овладеть Иерусалимом, что послужило причиной Третьего крестового похода (1189 — 1192 гг.), во главе которого стояли три европейских государя: германский император Фридрих I Барбаросса, французский король Филипп II Август и английский король РичардI Львиное Сердце. В этом походе с небывалой силой про­явились растущие англо–французские противоречия, пара­лизовавшие военный потенциал крестоносцев после гибели Фридриха и ухода немецких отрядов. Взятая после долгой, двухлетней, осады Акра стала столицей Иерусалимского королевства. Иерусалим же остался в руках мусульман. Ричард I, не завершив свой обет, был вынужден покинуть Палестину (предварительно договорившись с Саладином о разрешении паломникам и купцам в течение трех лет посещать Иерусалим) после того как Филипп II, внезапно уехавший в Европу, заключил там союз против него с новым германским императором Генрихом VI.
В начатом по призыву папы Иннокентия II Четвертом крестовом походе (1202 – 1204 гг.), пожалуй, впервые от­четливо проявились как расхождения между мирскими и религиозными устремлениями его участников, так и рост универсалистских притязаний папского престола в условиях резкого обострения отношений с Византией. Выступив в поход против мусульман Египта, крестоносцы, задолжавшие венецианцам за перевозку по морю, вернули свой долг, завоевав соперничавший с Венецией христианский купе­ческий город Задар, сюзереном которого был король Вен­грии, а завершили поход штурмом и разграблением Кон­стантинополя, беспощадными расправами с его жителями и уничтожением многих произведений искусства.
Обоснования такого радикального изменения направлен­ности похода самими крестоносцами не оставляют сомнения в том, что оно было далеко не случайным, хотя, возможно, и не предрешенным. Гунтер Пэрисский так объясняет мотивы участников похода в своей «Истории завоевания Константинополя»:

…Они знали, что Константинополь был для святой римской церкви мятежным и ненавистным городом, и не думали, что его покорение нашими явилось бы очень уж неугодным верховному понтифику или даже (самому) Богу. В особенности же к этому побуждали [крестоносцев] венецианцы, чьим флотом они пользовались для плавания, — [венецианцы действовали так] отчасти в надежде получить обещанные деньги, до которых народ этот весьма жаден, отчасти — потому, что город этот, сильный – множеством кораблей, притязал на главенство и господство во всем этом море… Была, однако, как мы верим, и другая причина, намного более древняя [по происхождению] и важная [чем все эти], а именно — совет благости господа, который намеревался таким образом унизить этот народ, преисполнившийся гордыней из-за своего богатства, и привести [его] к миру и согласию со святой вселенской церковью. Казалось соответствующим [предначертаниям божьим], чтобы народ этот, который нельзя было исправить иным способом, был бы наказан смертью немногих и потерей мирских благ, коими он владел в изобилии, и чтобы народ пилигримов обогатился добычей, [взятой] у гордецов, а вся [их] земля перешла бы в наше владение, и чтобы западная церковь украсилась священными реликвиями, которые присвоили себе недо­стойные {греки), и вечно радовались бы им. Особенно важно еще и то, что этот часто упоминаемый [нами] город, который всегда был вероломен [по отношению] к пилигримам, поменяв, наконец, соизволением божьим, своих жителей, пребудет верным и единодушным [единоверным] и сможет оказывать нам тем более постоянную помощь в одолении варваров, в завоевании Святой земли и овла­дении ею, что находится в большой близости к ней…» В письме неизвестного рыцаря, участника событий, мы находим более лаконичное объяс­нение: «…[Мы] выполняли дело Спасителя, [такое], чтобы восточная церковь, столицей коей был Константинополь, с императором и всею своею империей) признала бы себя дочерью своего главы — римского первосвященника и преданно повиновалась бы ему во всем с надлежащим смирением …

После захвата половины Византийской империи планы дальнейшего похода на Восток и «освобождения Гроба Гос­подня» были отставлены. На завоеванной территории кресто­носцы основали так называемую Латинскую империю (в от­личие от «Греческой» — Византийской), которая просущест­вовала недолго. В 1261 г. греки снова овладели Константинополем и восстановили Византийскую империю, правда, последней так и не удалось никогда оправиться от того разгрома, которому подвергли ее «христианские рыцари».
Разруха, усобицы и изнурительные кре­стовые походы опустошали европейские города и деревни. Люди не хотели даже думать об очередной кровавой бойне за «Гроб Господень». Не унималась лишь папская курия. Папа Иннокентий III не­престанно рассылал своих легатов, чтобы те воодушевляли массы и баронов на новый поход против неверных. И народы вооду­шевлялись. Но лишь на словах. Никто не торопился стяжать воинскую славу и сло­жить голову за «второй рай утех» даже ради того, чтобы сразу попасть в первый. Папа разражался угрозами опалы и отлучения, священники изощрялись в красноречии, а народ, надрывая глотки в криках одобре­ния, упрямо не желал пополнять ряды кре­стоносного воинства.
Идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от «неверных», не угасала в Европе, несмотря на постигшие крестоносце в неудачи во время третьего крестового похода.
После захвата рыцарями Константинополя во время четвертого крестового похода идея освобождения «Гроба Господня» получила новый импульс: «Божье дело» будет успешным, если оно окажется в руках тех, кто менее всех погряз в грехах и корысти.
Так, Петр Блуасский, написавший трактат «О необходимости ускорения иерусалимского похода», порицал в нем рыцарей, превративших крестовый поход в мирскую авантюру; такая авантюра, утверждал он, обречена на провал. Освобождение Иерусалима удастся лишь беднякам, сильным своей преданностью Богу. Алан Лильский в одной из своих проповедей сокрушаясь о падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог отступился от католиков:

Он не находит себе прибежища ни у священников, ибо тут нашла себе прибежище симония (продажность), ни у рыцарей, ибо для них прибежищем служат разбои, ни среди горожан, ибо у них процветает ростовщичество, а среди купцов — обман, ни у городской черни, где свило себе гнездо воровство…

И — опять тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые нищие духом, о которых говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась источником всех добродетелей и залогом грядущей победы над «неверными».
На фоне таких проповедей многие люди того времени пришли к убеждению: если обремененные грехами взрослые люди не могут вернуть Иерусалим, то невинные дети должны исполнить эту задачу, так как им поможет Бог. И тут, к радости папы во Франции появился пророк–отрок, начавший проповедовать крестовый поход.

Стефан созывает в поход

В 1200 г. (а может, в следующем) не­подалеку от Орлеана в деревушке Клуа (а может, в другом месте) родился кре­стьянский мальчик по имени Стефан (а может, Этьенн). Это слишком похоже на зачин сказки, но это только воспроизведение небрежности тогдашних хронистов и разнобой в их рассказах о детском кре­стовом походе. Впрочем, сказочный зачин вполне уместен для рассказа о сказочной судьбе. Вот о чем рассказывают хроники.
Как все крестьянские дети, Стефан с малых лет помогал родителям — пас скот. От сверстников он отличался только чуть большей набожностью: Стефан чаще других бывал в церкви, горше других плакал от переполнявших его чувств во время литур­гий и крестных ходов. Сызмала его потря­сал апрельский «ход черных крестов» — торжественная процессия в день святого Марка, участники которой несли обвитые черной холстиной кресты. В этот день возносили молитвы за воинов, полегших в святой земле, за мучимых в мусульман­ском рабстве. И мальчик воспламенялся вместе с толпой, яростно клявшей не­верных.
Не раз сеченная спина не позволяла гла­зам Стефана отвлекаться от стада. Зато мысленно он постоянно находился за мо­рем, в святой земле.
В один из теплых майских дней 1212 г. он повстречался с монахом–пилигримом, идущим из Палестины и попросившим подаяния.
Монах принял поданый кусок хлеба и стал рассказывать о заморских чудесах и подвигах. Стефан зачарованно слушал. Вдруг монах прервал свой рассказ, а потом неожи­данно, заявил, что он Иисус Христос.
Все дальнейшее было как во сне (или же сном мальчика была эта встреча). Монах–Христос велел мальчику стать во гла­ве небывалого крестового похода — детско­го, ибо:

от уст младенцев исходит сила на врага…

Нет нужды ни в мечах, ни в до­спехах — для покорения мусульман, будет достаточно безгрешности детей и божьего слова в их устах. Затем онемевший Стефан принял из рук монаха свиток — письмо к королю Франции. После чего монах быстро ушел прочь (растворился в воздухе?).
Стефан не мог более оставаться пасту­хом. Всевышний призвал его на подвиг. За­пыхавшись, мальчик примчался домой и десятки раз пересказывал случившееся с ним родителям и соседям, которые тщетно вглядывались (ибо были неграмотными) в слова загадочного свитка. Ни насмешки, ни подзатыльники не охладили рвения Стефа­на. Назавтра он собрал котомку, взял по­сох и направился в Сен–Дени — в аббатство святого Дениса, патрона Франции. Мальчик верно рассудил, что собирать добровольцев для детского похода надо в месте наиболь­шего стечения паломников.
Один из хронистов свидетельствует «по совести и по истине», что Стефан был «рано возмужавшим негодяем и гнездилищем всех пороков». Но эти строки были напи­саны спустя тридцать лет после печаль­ного финала безумной затеи, когда задним числом стали искать козла отпущения. Ведь имей Стефан дурную репутацию в Клуа, мнимый Христос не выбрал бы его на роль святого. Вряд ли стоит называть Стефана и юродивым, как это делают советские исследователи. Он мог быть просто экзаль­тированным доверчивым мальчиком, сметливым и речистым.
По пути Стефан задерживался в городах и деревеньках, где своими речами собирал десятки и сотни людей. От многочисленных повторов он перестал робеть и путаться в словах. В Сен–Дени пришел уже опытный маленький оратор. Аббатство, расположен­ное в девяти километрах от Парижа, при­тягивало многотысячные толпы паломни­ков. Стефана там приняли отлично: святость места располагала к ожиданию чуда — и вот оно: ребенок–златоуст. Пастушонок бойко пересказывал все, что слышал от пилигри­мов, ловко вышибал слезу у толп, которые и пришли–то за тем, чтобы умиляться и пла­кать!

Спаси, господи, страждующих в пле­ну!..

Стефан указывал на мощи святого Дениса, хранимые среди злата и драгоценных каменьев, чтимые толпами христиан. А затем вопрошал: такова ли судьба гроба самого господа, вседневно оскверняемого неверными? И выхватывал из-за пазухи свиток, и толпы гудели, когда отрок с горя­щими глазами потрясал перед ними непре­ложным велением Христа, обращенным к королю. Стефан вспоминал о множестве чудес и знамений, поданных ему господом. Например, накануне появления монаха–Христа стадо забрело в пшеницу. Стефан погнался с хворостиной за коровами – а те вдруг пали перед ним на колени! «Не так ли и нехристи падут пред нами!».
Стефан проповедовал перед взрослыми. Но в толпе были сотни детей, которых тогда частенько брали с собой старшие, на­правляясь к святым местам.
Через неделю чудесный отрок вошел в моду, выстояв в острой конкуренции со взрослыми краснобаями и юродивыми. К тому же Стефан исцелял хромых и слепых, являл и иные знаки свя­тости.
С горячей верой слушали нового чудо­творца дети. Он взывал к их тайным меч­там: о ратных подвигах, о путешествиях, о славе, о служении господу, о свободе от родительской опеки.
Паломники расходились по городам и весям Франции. Взрослые очень скоро за­были о Стефане. Зато дети взахлеб расска­зывали всюду о ровеснике— чудотворце и ораторе, поражая воображение соседских детей и давая друг другу страшные клятвы помочь Стефану. И вот уже игры в рыца­рей и оруженосцев заброшены, фран цуз­ские ребятишки начали опасную игру в хри­стово воинство. Дети Бретани, Нормандии и Аквитании, Оверни и Гаскони, пока взрослые всех этих областей ссорились и воевали друг с другом, стали объединяться вокруг идеи, выше и чище которой не было в XIII в.
Хроники умалчивают, был ли Стефан для папы счастливой находкой, или кто-то из прелатов, а может, и сам понтифик заранее запланировали явление мальчика–святого. Принадлежала ли сутана, мелькнувшая в видении Стефана, никем не уполномочен­ному монаху–фанатику или переодетому посланцу Иннокентия III— теперь уже не дознаться. Да и неважно, где возникла идея детского крестоносного движения — в недрах папской курии или в ребячьих головах. Папа ухватился за нее железной хваткой.
Теперь все служило добрым предзнаме­нованием для детского похода: плодови­тость лягушек, столкновения собачьих стай, даже начинающаяся засуха. То там, то здесь появлялись «пророки» двенадцати, десяти и даже восьми лет от роду. Все они твердили, что посланы Стефаном, хотя многие из них в глаза его не видели. Все эти пророки тоже излечивали бесноватых и творили другие чудеса…
Детвора формировала отряды и марши­ровала по окрестностям, повсюду вербуя новых сторонников. Во главе каждого шествия, поющего гимны и псалмы, нахо­дился свой пророк, за ним несли орифлам­му — копию стяга святого Дионисия. Дети держали в руках кресты и зажженные свечи, размахивали курящимися кадильницами.
А какое это было заманчивое зрелище для детей знати, которые наблюдали торже­ственный ход сверстников из своих замков и домов! А ведь почти у каждого из них в Палестине сражались дед, отец или стар­ший брат. Кто-то из них погиб. И вот — возможность отомстить неверным, стяжать славу, продолжить дело старшего поколе­ния. И дети из знатных семей с энтузиазмом включались в новую игру, стекались под знамена с изображениями Христа и Приснодевы. Иногда они становились вожаками, иногда вынуждены были подчиняться худо­родному сверстнику–пророку.
В движение включилось немало и дево­чек, которые тоже мечтали о святой земле, подвигах и свободе от родительской власти. Вожаки не гнали «девчонок» — хотелось собрать армию побольше. Многие девочки ради безопасности и для удобства движений переодевались мальчиками.
Как только Стефан (еще не истек май!) объявил местом сбора Вандом, туда стали сходиться сотни и тысячи подростков. С ними были немногочисленные взрослые: монахи и священники, идущие, по выраже­нию преподобного Грея, «всласть погра­бить или вдосталь намолиться», городская и деревенская беднота, присоединившая­ся к детям «не для Иисуса, а ради хлеба куса»; а всего больше — воры, шулера, разный преступный сброд, который на­деялся поживиться за счет знатных детей, хорошо снаряженных в дорогу. Многие взрослые искренне верили в успех похода без оружия и надеялись, что им достанется богатая добыча. Были с детьми и старцы, впавшие во второе детство. Сотни продаж­ных женщин вились вокруг отпрысков знатных семей. Так что отряды получались на диво пестрые. И в прежних крестовых походах участвовали дети, старики, орды магдалин и всяческие подонки. Но раньше они были лишь довеском, а ядро хри­стова воинства составляли искусные в рат­ном деле бароны и рыцари. Теперь вместо плечистых мужей в латах и кольчугах ядро воинства составляли безоружные дети.
Король Филипп II Август, неутомимый собиратель французских земель, коварный и дальновидный политик, поначалу одобрил инициативу детей. Филипп хотел иметь папу на своей стороне в войне с английским королем и был не прочь угодить Иннокен­тию III и организовать крестовый поход, да только власти его на то не хватало. Как вдруг — эта затея детей, шум, энтузиазм. Разумеется, все это должно зажечь сердца баронов и рыцарей праведным гневом про­тив неверных!
Однако взрослые не потеряли го­лову. А детская «возня» стала угрожать спокойствию государства. Ребята бросают дома, бегут в Вандом, и в самом деле собираются двинуться к морю! Но с другой стороны, папа отмалчивается, ле­гаты агитируют за поход… Осторожный Филипп II опасался прогневать понтифика, но все же обратился к уче­ным недавно созданного Парижского университета. Те ответили твердо: необходимо немедленно остановить детей! Если надо — силой, ибо их поход вдохновлен сатаной! Ответственность была за остановку похода снята с него, и король издал эдикт, повелевающий детям не­медля выбросить из головы глупости и разойтись по домам.
Однако королевский эдикт не произвел впечатления на детей. У ребячьих сердец был владыка могущественнее короля. Дело зашло слишком далеко — окриком его уже не остановить. Лишь малодушные верну­лись домой. Пэры и бароны не рискнули применить насилие: простой люд сочувствовал этой затее детей и поднял­ся бы на их защиту. Без бунтов не обошлось бы. Ведь народу только что внушали, что божья воля позволит детям без оружия и кровопролития обратить мусульман в хрис­тиан и, таким образом, освободить из рук неверных «Гроб Господень».
К тому же папа заявил громогласно:

Эти дети служат укором нам, взрослым: пока мы спим, они с радостью выступают за святую землю…

Иннокентий III все еще надеялся с помощью детей разбудить энту­зиазм взрослых. Из далекого Рима он не мог видеть исступленных ребячьих лиц и, вероятно, не сознавал, что уже утратил контроль над ситуацией и не может оста­новить детский поход. Охвативший детей массовый психоз, искусно подогреваемый церковниками, теперь уже невозможно было сдержать.
Поэтому Филипп II «умыл руки» и не на­стаивал на выполнении своего эдикта.
Забавные торжественные детские шест­вия по округе, столь умилявшие взрослых, превратились в повальное бегство подро­стков из семей. Редкие семьи в своем фа­натизме сами благословляли детей на ги­бельный поход. Большинство отцов пороли своих отпрысков, запирали в чуланах, но дети перегрызали веревки, подкапывали стены, ломали замки и — убегали. А те, кто не смог вырваться, бились в истериках, отказывались от пищи, чахли, заболевали. Волей–неволей родители сдавались.
Дети надевали своего рода униформу: серые простые рубахи поверх коротких штанов и большой берет. Но многие ребятишки и этого не могли себе позволить: шли в чем были (нередко босые и с непо­крытой головой, хотя солнце в то лето за тучи почти не заходило). На груди у уча­стников похода был нашит матерчатый крест красного, зеленого или черного цвета (конечно, эти цвета соперничали друг с дру­гом) . У каждого отряда был свой командир, флаг и прочая символика, которой ребятишки очень гордились. Когда отряды с пением, знаменами, крестами бодро и торжественно проходили через города и де­ревни, направляясь в Вандом, только зам­ки и крепкие дубовые двери могли удер­жать сына или дочь дома. Словно чума про­шлась по стране, унося десятки тысяч детей.
Восторженные толпы зевак бурно при­ветствовали отряды детворы, чем еще боль­ше подогревали ее энтузиазм и честолюбие.

Весть о мальчике–пророке Стефане рас­ходилась по стране со скоростью пешими богомольцами. Те, кто ходил на поклонение в Сен-Дени, принесли новость в Бургундию и Шампань, оттуда она достигла берегов Рейна. В Германии не замедлил объявить­ся свой «святой отрок». Мальчонку звали Николас (мы знаем только латинский вариант его имени). Родился он в деревушке близ Кельна. Ему было лет двенадцать, а то и десять. Понача­лу он был просто пешкой в руках взрос­лых. Отец Николаса энергично «пропихивал» своего вундеркинда в пророки. Неизвестно, был ли богат отец мальчика, но им, не­сомненно, руководили невысокие мотивы. Монах–летописец, свидетель процесса «делания» малолетнего пророка, называет отца Николаса «пройдошливым дурнем». Сколь­ко он заработал на сыне, нам неведомо, но через несколько месяцев поплатился за дела сына жизнью.
Кельн — религиозный центр германских земель, куда стекались тысячи паломников зачастую со своими детьми, — был наилуч­шим местом для развертывания агитации. В одной из церквей города хранились рев­ностно почитаемые мощи «Трех королей Востока» (волхвов, принесших дары младенцу-Христу) — героев популярнейшей церков­ной легенды. Отметим деталь, роко­вая роль которой выяснится позже: мощи были захвачены Фридрихом I Барбароссой во время ограбления им Милана. И вот именно здесь, в Кельне, по наущению отца Николас провозгласил себя избранником божьим.
Далее события развивались по уже апро­бированному сценарию. Николасу — де было видение креста в облаках, и голос всевыш­него велел ему собирать детей в поход; толпы бурно приветствовали новоявленного мальчика–пророка; немедленно последо­вали исцеления им бесноватых и иные чуде­са, слухи о которых распространились с невероятной быстротой. Николас ораторст­вовал на папертях церквей, на камнях и бочках посреди площадей; всякий раз в патетических местах своей речи указывая на собор с драгоценной ракой, к которой богомольцы сносили свои пожертвования, он риторически вопрошал:

А таким ли поче­том окружен Гроб Господень в Иерусалиме? Неужели мы бесчувственнее франков? Неужели только им одним достанется слава завоевания святой земли?..

Далее все шло по известной схеме: взрослые паломники разносили весть о малолетнем пророке, дети пере­шептывались и собирались в команды, маршировали по окрестностям разных го­родов и сел уходили окончательно — в Кельн. Но были в развитии событий в Германии и свои особенности. Фридрих II, сам еще юнец, только–только отвоевавший престол у своего дяди Оттона IV, был на тот момент любимчиком папы, а следовательно, мог по­зволить себе перечить понтифику. Он реши­тельно запретил затею детей: страну и без того сотрясали смуты. Поэтому дети собра­лись только из ближайших к Кельну прирейнских краев. Движение выхватывало из семей не одного–двух ребят, как во Франции, а почти всех, включая даже шестилеток и семилеток. Именно эта малышня уже на второй день похода станет проситься старшим на закор­ки, а на третьей–четвертой неделе начнет болеть, умирать, в лучшем случае оставать­ся в придорожных селениях (по незнанию дороги назад — навсегда). Вторая особен­ность германского варианта: среди мотивов детского похода первое место здесь зани­мало не стремление к освобождению «свя­той земли», а жажда мести. Доблестных германцев в крестовых походах погибло весьма много — в семьях любого звания и состояния помнили о горьких потерях. Вот почему отряды состояли почти сплошь из мальчиков (правда, некоторые из них оказались переодетыми девочками), а про­поведи Николаса и других вожаков мест­ных отрядов больше чем наполовину с осто­яли из призывов к реваншу. Но реваншуприятному во всех отношениях: ведь по­ход, по «договоренности» с богом, должен быть бескровным. Взрослые германцы умилялись детскому многоголосому пе­нию:

Пройдем по морю, как посуху. Обратим неверных словом божьим, да при­мут святой закон Христа!..

Отряды детей поспешно собирались в Кельне. Поход надо было начать как можно скорее: император против, бароны против, родители ломают палки о спины сыновей! Того и гляди, заманчивая затея сорвется!
Жители Кельна являли чудеса терпения и гостеприимства (деваться некуда) и давали приют и пищу тысячам детей. Большая часть мальчиков ночевала в полях вокруг города, стонущего от наплыва преступного сброда, который рассчитывал поживиться, присое­динившись к детскому походу.
И вот настал день торжественного вы­ступления из Кельна. Конец июня. Под знаменами Николаса — не менее двадцати тысяч детей (по некоторым хроникам, вдвое больше). В основном это мальчики двенадцати лет и старше. Как ни противи­лись немецкие бароны, но отпрысков знат­ных семей в отрядах Николаса оказалось больше, чем у Стефана. Ведь и баронов в раздробленной Германии было намного больше, чем во Франции, а майорат [Майорат (от лат. major — старший) — форма на­следования недвижимости (прежде всего земель­ной собственности), при которой она переходит полностью к старшему из наследников. Направ­лена на сохранение крупных земельных владений.] не оставлял надежд на обеспеченное будущее их младшим сыновьям: для этих послед­них любой крестовый поход — надежда на улучшение судьбы. К тому же в сердце каждого знатного подростка, воспитанного на идеалах рыцарской доблести, пылала жажда мести за убитого сарацинами деда, отца или брата.
Кельнцы высыпали на городские стены. Тысячи одинаково одетых детей выстроены колоннами в поле. Над серым морем колышатся деревянные кресты, знамена, вым­пелы. Сотни взрослых — кто в сутанах, кто в лохмотьях — кажутся пленниками дет­ского воинства. Николас, командиры отря­дов, часть детей из знатных родов поедут в повозках, окруженных оруженосцами. Но многие малолетние аристократы с котомками и посохами стоят бок о бок с последними из своих холопов.
Отрыдали и отпрощались матери детей из отдаленных городов и селений. Пришел черед прощаться и рыдать кельнским мате­рям — их дети составляют едва ли не поло­вину участников похода.
Но вот прозвучал сигнал труб. Дети затя­нули гимн во славу Христа собственного сочинения, увы, не сохраненный для нас ис­торией. Строй шевельнулся, дрогнул — и двинулся вперед под восторженные клики толпы, причитания матерей и ропот здраво­мыслящих людей.
Неподалеку от Кельна воинство Нико­ласа разбилось на две огромные колонны. Одну возглавил Николас, другую — маль­чик, чьего имени хроники не сберегли. Колонна Николаса двигалась на юг корот­ким путем: по Лотарингии вдоль Рейна, по западу Швабии и через французскую Бургундию. Вторая колонна добиралась до Сре­диземного моря по длинному маршруту: через Франконию и Швабию. Тем и другим путь в Италию заграждали Альпы. Разум­нее было бы идти равниной в Марсель, но туда намеревались направиться француз­ские дети, да и Италия казалась ближе к Палестине, чем бургундский Марсель.
Отряды растянулись на многие километ­ры. Оба маршрута пролегали через полуди­кие края. Тамошний люд, немногочислен­ный даже по тем временам, жался к немно­гим крепостям. Дикие звери выходили на дороги из лесов. Чащи кишели разбойни­ками. Дети десятками тонули при перепра­вах через речки. В таких условиях целые группы убегали обратно домой. Но ряды детского «воинства» тут же восполнялись ребятами из придорожных селений.
Слава опережала участников похода. Но не во всех городах их кормили и оставляли ночевать хотя бы даже на улицах. Порой гнали прочь, справедливо оберегая своих детей от «заразы». Ребятам случалось оста­ваться без подаяния и день, и два. Съестное из котомок слабых быстро перекочевывало в желудки тех, кто посильнее и постарше. Воровство в отрядах процветало. Разбитные женщины выманивали деньги у отпрысков знатных и богатых семей, шулера отнимали у детей последний грош, заманивая играть на привалах в кости. Дисциплина в отрядах изо дня в день падала.
В путь отправлялись рано утром. В са­мую жару делали привал в тени деревьев. Пока шли – пели немудрящие гимны вроде этого, чудом сохранившегося:

Прекрасны поля, еще прекраснее леса, одетые в летний наряд. Но Христос прекраснее, Христос чище, и натруженные сердца поют ему хва­лу…

На биваке в предгорьях Альп, у озера Леман, Николас оказался во главе «воин­ства» почти вдвое меньшего, чем первона­чальное…
Переход через Альпы — без еды и теплой одежды — стал для участников похода на­стоящим кошмаром. Эти горы ужасали даже взрослых. Пробираться по обледене­лым склонам, по вечным снегам, по каменн­ым карнизам — не у всякого на такое достанет сил и храбрости. Через Альпы переваливали по необходимости купцы с товарами, военные отряды, клирики — в Рим и обратно.
Наличие проводников не спасало от ги­бели неосторожных детей. Камни резали голые замерзающие ступни. Среди снегов не было даже ягод и плодов, чтобы уто­лить голод. Котомки были уже совер­шенно пусты. Переход через Альпы из-за плохой дисциплины, усталости и ослабленности детей затянулся вдвое против обычного! Обмороженные ноги скользили и не слушались, дети срывались в пропасти. За хребтом вставал новый хребет. Спали на камнях. Если находили ветки для костра — грелись. Наверное, дрались из-за тепла. На ночь сбивались в кучи, чтобы согреть друг друга. Поутру поднимались не все. Покойников бросали на мерзлой земле — не было сил даже привалить их камнями или вет­ками. На высшей точке перевала был монас­тырь монахов–миссионеров. Там детей чуть обогрели и приветили. Но где было взять еды и тепла на такую ораву!
…Италия встретила их нескрываемой ненавистью.
Ведь явились те, чьи отцы терзали набе­гами эти изобильные земли, оскверняли святыни и грабили города. Вспомним мощи «Трех королей Востока», которые увез из Милана Фридрих Барбаросса. По­этому в итальянские города «германских змеенышей» не пускали. Милостыню пода­вали только самые сердобольные, да и то тайком от соседей. Едва три–четыре тысячи детей дошли до Генуи, воруя еду по пути и обирая плодовые деревья.
В субботу 25 августа 1212 г. (единствен­ная дата в хронике похода, с которой со­гласны все летописи) изнуренные подрост­ки стояли на берегу генуэзской гавани. Два чудовищ­ных месяца и тысяча километров позади, схоронено столько друзей, и вот — море, и до святой земли рукой подать.
Как же они собирались пересечь Среди­земное море? Откуда собирались раздобыть деньги на корабли? Ответ прост. Ни корабли, ни деньги им не нужны. Море — с божьей помощью — должно рас­ступиться перед ними. С первого дня агита­ции за поход ни о каких кораблях и деньгах речи не шло.
Перед детьми был сказочный город — богатая Генуя. Воспрянув духом, они снова высоко подняли оставшиеся знамена и кре­сты. Николас, который в Альпах лишился повозки и шел теперь со всеми вместе пешком, вышел вперед и произнес пламен­ную речь. Ребята с прежним энтузиазмом приветствовали своего вождя. Пусть они были босы и в лохмотьях, в ранах и струпьях, но они дошли до моря — самые упрямые, самые сильные духом. Цель по­хода — святая земля — совсем близка.
Отцы свободного города приняли деле­гацию детей во главе с несколькими свя­щенниками (в прочие моменты похода роль взрослых наставников хронистами замалчи­вается, вероятно, из-за нежелания компро­метировать церковников, поддерживавших эту нелепую затею). Дети не просили кораб­лей, они испрашивали лишь позволения переночевать на улицах и площадях Генуи. Отцы города, обрадовавшись, что у них не просят ни денег, ни кораблей, позволили ребятам остаться на неделю в городе, а затем советовали им возвращаться подобру-поздорову в Германию.
Участники похода живописными колон­нами вошли в город, впервые за многие недели снова упиваясь всеобщим внимани­ем и интересом. Горожане встретили их с нескрываемым любопытством, но в то же время настороженно–враждебно.
Однако дож [Дож — глава Генуэзской рес­публики] и сенаторы передумали: никакой недели, пусть завтра же убираются из города восвояси! Чернь была решительно против присутствия в Ге­нуе маленьких германцев. Правда, папа благословил поход, но вдруг эти дети вы­полняют коварный замысел германского императора. С другой стороны, генуэзцам не хотелось выпускать из рук такое коли­чество дармовой рабочей силы, и детям было предложено остаться в Генуе навсегда и стать добрыми гражданами свободного города.
Однако участники похода отмахнулись от казавшегося им нелепым предложения. Ведь завтра — в путь через море!
Утром колонна Николаса во всей красе выстроилась у кромки прибоя. Горожане столпились на набережной. После торже­ственной литургии, распевая псалмы, от­ряды двинулись навстречу волнам. Первые ряды вошли в воду по колени… по пояс… И замерли в оторопи: море не желало рас­ступаться. Господь не сдержал своего обещания. Новые молитвы и гимны не по­могали. Время шло. Солнце поднималось и припекало… Генуэзцы, пересмеиваясь, рас­ходились по домам. А дети все не спускали глаз с моря и пели, пели — до хрипоты…
Срок разрешения на пребывание в городе истекал. Надо было уходить. Несколько сот потерявших надежду на успех похода под­ростков ухватились за предложение город­ских властей поселиться в Генуе. Юношей из знатных семей приняли в лучшие дома как сыновей, прочих — разобрали в услу­жение.
Но самые упрямые собрались в поле невдалеке от города. И стали совещаться. Кто знает, где господь положил открыть им дно моря, — может, и не в Генуе. Надо идти дальше, искать то место. И лучше умереть в солнечной Италии, чем вернуться побиты­ми собаками на родину! А страшнее позо­ра — Альпы…
Сильно поредевшие отряды незадачли­вых юных крестоносцев двинулись дальше на юго-восток. О дисциплине больше не было и речи, шли группами, точнее, шай­ками, силой и хитростью добывая пропита­ние. Николас больше хронистами не упоми­нается — может, осел в Генуе.
Орда подростков достигла наконец Пи­зы. То, что их выдворили из Генуи, было отличной рекомендацией для них в Пизе, городе, соперничавшем с Генуей. Море и тут не расступилось, но жители Пизы в пику генуэзцам оснастили два корабля и отпра­вили на них какую-то часть детей в Палести­ну. В хрониках имеется глухое упоминание о том, что они благополучно достигли бере­га святой земли. Но если это и случилось, они, вероятно, вскоре перемерли от нужды и голода — тамошние христиане сами едва–едва сводили концы с концами. Ни о каких встречах детей–крестоносцев с мусульмана­ми хроники не упоминают.
Осенью несколько сотен германских под­ростков добрались до Рима, нищета и забро­шенность которого после роскоши Генуи, Пизы и Флоренции поразила их. Папа Инно­кентий III принял представителей малень­ких крестоносцев, похвалил, а затем пожу­рил их и велел возвращаться домой, запамя­товав, что их дом — в тысяче километров за проклятыми Альпами. Затем по при­казу главы католической церкви дети це­ловали крест, что, «прийдя в совершенный возраст», непременно закончат прерванный крестовый поход. Теперь худо–бедно папа имел несколько сотен крестоносцев на будущее.
Немногие участники похода решились на возвращение в Германию, большинство из них поселились в Италии. До родины до­шли единицы — через многие месяцы, а то и годы. По своему невежеству они даже не умели толком рассказать, где побывали. Детский крестовый поход вылился в сво­его рода миграцию детей — рассеяние их по другим областям Германии, Бургундии и Италии.
Вторую германскую колонну, не менее многочисленную, чем колонна Николаса, постигла такая же трагическая судьба. Те же тысячи смертей на дорогах — от голода, быстрых течений, хищных зверей; тяжелей­ший переход через Альпы — правда, через другой, но не менее губительный перевал. Повторялось все. Только неубранных тру­пов позади осталось еще больше: общего руководства в этой колонне почти не было, поход уже через неделю превратился в кочевку неуправляемых орд голодных до озверения подростков. Монахи и священ­ники с большим трудом собирали детей в группы и кое-как обуздывали, но это — до первой драки за подаяние.
В Италии детей угораздило сунуться в Милан, который за пятьдесят лет еле-еле оправился от набега Барбароссы. Оттуда они еле унесли ноги: миланцы травили их собаками, как зайцев.
Море не расступилось перед малолетни­ми крестоносцами ни в Равенне, ни в других местах. Лишь несколько тысяч детей добре­ли до самого юга Италии. Они уже прослышали о решении папы остановить поход и задумали обма­нуть понтифика и уплыть в Палестину из порта Бриндизи. А многое просто по инер­ции брели вперед, ни на что не надеясь. На крайнем юге Италии в тот год была чудо­вищная засуха — урожай погиб, голод был такой, что, по свидетельству хронистов, «матери пожирали своих детей». Трудно даже представить, чем могла питаться гер­манская детвора в этом пухнувшем от голода враждебном им краю.
Тех, кто чудом остался жив и добрал­ся до Бриндизи, ждали новые злоключе­ния. Горожане определили участвовавших в походе девочек в матросские притоны. Двадцать лет спустя хронисты станут удив­ляться: отчего в Италии так много белоку­рых голубоглазых проституток? Мальчиков хватали и обращали в полурабов; остав­шимся в живых отпрыскам знатных родов повезло, конечно, больше — их усыновили.
Архиепископ Бриндизи попытался оста­новить этот шабаш. Он собрал остатки маленьких страстотерпцев и… пожелал им приятного возвращения в Германию. Самых фанатичных «милосердный» епископ усадил на несколько суденышек и благословил на безоружное завоевание Палестины. Снаря­женные епископом посудины затонули едва ли не в виду Бриндизи.

Более чем тридцать тысяч французских ребят вышли тогда, когда германские дети уже замерзали в горах. Торжественности и слез при проводах было не меньше, чем в Кельне.
В первые дни похода накал религиоз­ного фанатизма среди подростков был таким, что они не замечали никаких труд­ностей пути. Святой Стефан ехал в на­илучшей повозке, устланной и крытой до­рогими коврами. Рядом с повозкой гарце­вали малолетние высокородные адъютанты вождя. Они с удовольствием носились вдоль походных колонн, передавая поруче­ния и приказы своего кумира.
Стефан тонко улавливал настроение мас­сы участников похода и по необходимости обращался к ним на привалах с зажигатель­ной речью. И тогда вокруг его повозки творилось такое столпотворение, что в этой толчее одного–двоих малышей непременно калечили или затаптывали насмерть. В та­ких случаях наспех сооружали носилки или рыли могилу, скороговоркой творили молитву и спешили дальше, помня о жерт­вах до первого перекрестка. Зато долго и оживленно обсуждали, кому повезло раз­житься клочком одежды святого Стефана или щепкой от его повозки. Эта экзаль­ тация захватила даже тех детишек, кото­рые бежали из дома и присоединились к крестоносному «воинству» вовсе не по ре­лигиозным мотивам. У Стефана голова шла кругом от сознания своей власти над сверстниками, от непрестанного восхвале­н ия и беспредельн ого обожания.
Трудно сказать, был ли он хорошим организатором — скорее всего движением отрядов руководили сопровождавшие де­тей священники, хоть хроники об этом умалчивают. Невозможно поверить тому, что горластые подростки могли без помощи взрослых управиться с тридцатитысячным «воинством», разбивать в удобных местах лагеря, организовывать ночевки, давать отрядам по утрам направление движения надень.
Пока юные крестоносцы шли по террито­рии родной страны, население везде прини­мало их гостеприимно. Дети если и умирали в походе, то почти исключительно от солнеч­ных ударов. И все-таки постепенно уста­лость накапливалась, дисциплина ослабева­ла. Чтобы поддерживать энтузиазм участни­ков похода, ежедневно приходилось лгать, что к вечеру отряды прибудут к пункту наз­начения. Завидев вдали какую–нибудь кре­пость, дети возбужденно спрашивали друг друга: «Иерусалим?». Бедолаги забывали, а многие и просто не знали, что достичь «святой земли» можно, лишь переплыв море.
Миновали Тур, Лион и пришли в Марсель почти в полном составе. За месяц ребята прошли пятьсот километров. Легкость маршрута позволила им опередить герман­ских детей и первыми достичь побережья Средиземного моря, которое, увы, не расступилось перед ними.
Разочарованные и даже обиженные на господа бога, дети разбрелись по городу. Переночевали. Наутро снова молились на берегу моря. К вечеру в отрядах недосчита­лись нескольких сотен детей — они пода­лись домой.
Шли дни. Марсельцы кое-как терпели сва­лившуюся им на голову ораву детей. На мо­литвы к морю выходило все меньше «крестоносиков». Руководители похода с тос­кой поглядывали на корабли в гавани — были бы деньги, они бы не побрезговали теперь и обычным способом пересечения моря.
Марсельцы стали роптать. Атмосфера накалялась. Как вдруг, по старинному выражению, господь на них оглянулся. В один прекрасный день море расступи­лось. Разумеется, не в буквальном смысле слова.
Горестное положение юных крестонос­цев тронуло двух именитейших купцов города — Гуго Ферреуса и Уильяма Поркуса. И они из чистого человеколюбия предоста­вили детям нужное количество кораблей и провианта.

Чудо, обещанное вам — свершилось! Мы просто не так поняли зна­мения божьи. Расступиться должно было не море, а сердце человеческое! Воля господа явлена нам в поступке двух достопочтен­ных марсельцев…

— вещал с помо­ста на городской площади святой Стефан. И снова ребята теснились вокруг своего кумира, снова норовили урвать лоскуток его рубахи, снова кого-то насмерть зада­вили…
Но оказалось среди детей немало и та­ких, которые старались побыстрее выбрать­ся из толпы, чтобы под шумок улизнуть из благословенного Марселя. Средневековые мальчишки были достаточно наслышаны о ненадежности тогдашних кораблей, о морских бурях, о рифах и разбойниках.
К следующему утру участников похода значительно поубавилось. Но это было к лучшему, оставшиеся сносно разместились на кораблях, очистив свои ряды от мало­душных. Кораблей было семь. Согласно хроникам, крупный корабль того времени мог вместить до семисот рыцарей. Таким образом, мы с достаточным основанием можем предполагать, что детей помещалось на каждый корабль не меньше. Значит, корабли приняли около пяти тысяч ребят. С ними было не менее четырехсот священ­ников и монахов.
Проводить детей на берег высыпало почти все население Марселя. После тор­жественного молебна суда под парусами, расцвеченные флагами, под песнопения и восторженные крики горожан величаво отплыли из гавани, и вот уже они исчезли за горизонтом. Навеки.
Восемнадцать лет о судьбе этих кораб­лей и отплывших на них детей ничего не было известно.

крестовый поход детей, иллюстрация

Прошло восемнадцать лет со дня отплытия юных крестоносцев из Марселя. Все сроки для возвращения участников дет­ского похода минули.
Отшумели, уже после смерти Ин­нокентия III, еще два крестовых похода, удалось захватить Иерусалим у мусуль­ман, пойдя на союз с египетским султаном… Словом, жизнь шла бурная, хотя и не­сколько однообразная. О пропавших детяхи думать забыли. Кинуть клич, поднять Европу на поиски, разыскать пять тысяч ребят, которые, возможно, еще живы, — такое и в голову никому не приходило. Столь расточительный гуманизм был не в обычаях того времени.
Матери свое уже отплакали. Детей рожда­лось видимо–невидимо. И умирало детей немало. Словом, каждодневных забот хва­тало. Хотя, конечно, трудно представить, что сердца матерей, проводивших детей в поход, не саднило от горечи бессмысленной утраты.
В 1230 г. в Европе внезапно объявился монах, некогда отплывший из Марселя вместе с детьми. Из его рассказов, быст­ро облетевших весь континент, родите­ли узнали о трагической судьбе своих без вести пропавших детей. А случилось сле­дующее.
Детишки, скученные в трюмах, ужасно страдали от духоты, морской болезни и страха. Они боялись сирен [Сирены — в древнегреческой мифологии полу­птицы–полуженщины, обитавшие якобы на остро­ве у берегов Южной Италии. Чарующим пением они завлекали мореплавателей к своему острову, усыпляли их, а затем пожирали], левиафанов[Левиафан — в библейской мифологии огром­ное морское чудовище] и, конечно, бурь. Именно буря обрушилась на несчастных, когда они миновали Кор­сику и огибали Сардинию. Корабли поне­сло к острову святого Петра у юго-запад­ной оконечности Сардинии. В сумерках дети вопили от ужаса, когда судно швыряло с волны на волну. Находившихся на палубе десятками смывало за борт. Пять неуправ­ляемых кораблей — с изорванными пару­сами и сломанными мачтами — течение пронесло мимо рифов. А два летели прямо на прибрежные скалы. Крики и многого­лосый хор молящихся детей стали еще истошней — и вдруг все враз стихло. Ко­рабли разнесло в щепы. Поглотив свою добычу, шторм быстро успокоился.
Пять других кораблей кое-как добрались до африканского берега. Правда, прибило их в алжирскую гавань… Но оказалось, что именно сюда они и должны были приплыть. Их здесь явно ждали. Суда мусульман встретили их и отконвоировали в порт. Образцовые христиане, сердобольные Ферреус и Поркус потому и пожертвовали семь кораблей, что вознамерились продать пять тысяч детей в рабство неверным. Это был своеобразный подвиг во имя наживы! Марсельцы растерзали бы негодяев, узнай они о судьбе детей! Но, как верно рассчи­тали купцы, богом которых была звонкая монета, чудовищная разобщенность христи­анского и мусульманского миров способ­ствовала успеху их преступного замысла и обеспечила их личную безопасность.
Часть детей раскупили на алжирском базаре, и они стали рабами, наложницами или наложниками богатых мусульман. Остальных ребят погрузили на корабли и отвезли на рынки Александрии. Четырем сотням монахов и священников, которых вместе с детьми привезли в Египет, сказоч­но повезло: их купил престарелый султан Малек Камель, более известный как Сафадин. Этот просвещенный правитель уже поделил свои владения между сыновьями и имел досуг для ученых занятий. Христиан он поселил в каирском дворце и засадил за переводы с латыни на арабский. Образо­ваннейшие из ученых рабов делились своей европейской премудростью с султаном и давали уроки его придворным. Жилось им сытно и вольготно, только нельзя было выходить за пределы Каира. Пока они осваивались во дворце, благословляя бога, дети работали на полях и мерли как мухи.
Несколько сотен маленьких рабов отпра­вили в Багдад. А попасть в Багдад можно было только через Палестину… Да, дети ступили-таки на «святую землю». Но в око­вах или с веревками на шее. Они видели величественные стены Иерусалима. Они прошли через Назарет, их босые ступни обжигали пески Галилеи… В Багдаде юных рабов распродали. Одна из хроник повест­вует, что багдадский халиф вздумал обра­тить их в ислам. И хоть событие это описано по тогдашнему трафарету: их-де пытали, били, терзали, но ни один не предал родную веру, —рассказ мог быть правдивым. Маль­чики, которые ради высокой цели прошли через столько страданий, вполне могли показать несгибаемую волю и умереть муче­никами за веру. Таких было, согласно хро­никам, восемнадцать. Калиф оставил свою затею и услал оставшихся в живых христи­анских фанатиков медленно иссыхать на полях.
В мусульманских землях малолетние крестоносцы умирали от болезней, от побо­ев или осваивались, учили язык, постепенно забывая родину и родных. Все они умерли в рабстве — из плена ни один не вернулся.
К монаху, за какие-то заслуги отпущен­ному из Каира, стекались со всей Европы матери пропавших во время похода детей. Но много ли радости было им от того, что монах видел их сына в Каире, что сын или дочь еще живы? Монах рассказал, что в Каире томятся в неволе около семисот уча­стников детского крестового похода. Разу­меется, ни один человек в Европе пальцем о палец не ударил, чтобы выкупить из раб­ства былых кумиров невежественных толп.
Что стало с вожаками юных крестонос­цев? О Стефане было слышно только до прихода его колонны в Марсель. Попал ли он в плен к мусульманам, или заблаговре­менно дезертировал, или погиб в морской пучине — неизвестно. Николас пропал из виду в Генуе, но в Германию не возвратил­ся…Третий, безымянный, во­жак детей–крестоносцев растворился в без­вестности.
Папа Григорий IX (1227 — 1241), узнав о гибели двух кораблей с детьми у берегов Сардинии, повелел воздвигнуть им памят­ник на острове Святого Петра.
Надо сказать, что рыбаки сразу после ко­раблекрушения погребли на безлюдном острове сотни детских трупов. Но уж такова была разобщенность тогдашней Европы, что известие об этом не дошло ни до француз­ских, ни до германских матерей. Двадцать лет спустя детей перезахоронили в одном месте и на их братской могиле воздвигли церковь Новых Непорочных Младенцев. Рядом с церковью для постоянных богослу­жений поселили двенадцать монахов. Цер­ковь стала местом богомолья — паломники являлись с приношениями, монахи благоденствовали. Так длилось века три. Потом церковь захирела, и монахи покинули остров. В 1737 г. на нем поселились беглецы из мусульман­ского плена (вот она, ирония истории). Их колония процветала, занимаясь рыбной ловлей и добычей кораллов. Был построен город, в котором проживало десять тысяч человек. Но церковь Новых Непорочных Младенцев давно разрушилась, даже ее руины со временем затерялись, и новое население острова знать не знало о траге­дии, случившейся у этих берегов полтора столетия назад.
Да и на континенте о детском крестовом походе постепенно совсем забыли. Детские религиозные массовые психозы проявля­лись еще дважды: в 1237 г. тысячная толпа детей из Эрфурта собралась тайком от роди­телей и с песнопениями ушла в Армштадт, где происходила канонизация святой Елиза­веты, ландграфини Туринской, а в 1458 г. совершилось массовое паломничество детей против воли родителей по маршруту Швабия — церковь Святого Михаила в Норман­дии.
Осталась двухстрочная латинская эпиграмма:

На берег дурацкий
Ведет ум ребятский…

КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ (лат. cruciatae, expeditionis sacrae) — военно-религиозные походы европейского рыцарства и гражданских лиц к странам Ближнего Востока под лозунгом борьбы за освобождение Гроба Господнего и Святой земли от «неверных». Эти кампании в XI-XVI веке, первоначально велись по указанию (в последствии — по одобрению) римского папы. В них были вовлечены все социальные слои западноевропейского общества: короли и простолюдины, высшая феодальная знать и духовенство, рыцари и слуги. Люди, принимавшие обет крестоносца, имели разные мотивы: одни стремились обогатиться, других влекла жажда приключений, третьи были движимы исключительно религиозными чувствами. Крестоносцы нашивали на одежду красные нагрудные кресты; при возвращении из похода знаки креста нашивались на спину. Благодаря легендам крестовые походы были окружены ореолом романтики и величия, рыцарского духа и отваги. Термин «крестовые походы» стал нарицательным

×