Границы уже не догма

Европа второй половины ХХ века, чуть было не похоронившая себя в двух мировых войнах, трепетно относилась к вопросу о границах. Их изменение считалось настоящим табу, чреватым повторением катастрофы 1914, а потом 1939 года. Формальным его выражением стал Хельсинкский Заключительный акт, подписанный после многолетних переговоров в 1975 году и провозгласивший незыблемость послевоенных границ в Европе.

Прививка мировых войн, похоже, больше не действует. Идея о том, что границы могут быть перечерчены, не вызывает ужаса, который возникал при такой мысли ещё лет 25 назад. В принципе, удивляться не приходится — за четверть века в Европе и мире возникло так много новых государств в границах, которых никогда раньше не было, что привыкание неизбежно. Интересно, что крупнейшие явления такого рода — распад СССР и Югославии — ещё не переломили прежнее восприятие. Они казались не то чтобы исключениями, но событиями такого масштаба (Советский Союз в силу размера и мировой значимости, Югославии — из-за средневековой ожесточённости), которые всё равно не служат прецедентами.

Тем не менее к концу 1990-х годов границы перестали вызывать прежнее благоговение. Война НАТО против Югославии фактически велась за силовое отделение части легитимной территории. И если в 1993-1995 годах, во время боснийской кампании западные страны стремились всё-таки сохранить конфигурацию Боснии и Герцеговины, лишь бы не менять административные границы СФРЮ, то через несколько лет суверенитет автономного края Косово уже никого не испугал.

Дело не только в том, что на тот момент западные государства были уверены: они управляют международными процессами и в силах обеспечить, чтобы негативные проявления не сказались на них самих. В Европе возникла — на время — новая атмосфера. На волне успехов интеграции казалось, что границы внутри сообщества, к тому же неуклонно расширяющегося, вообще теряют значение. Возникает другой тип межгосударственных отношений, в котором национальные государства прежней роли не играют. А значит и территориальные или этнические вопросы, столетиями провоцировавшие войны, не столь опасны.

Сегодня от Европейского союза не ждут, что он, приняв большую часть Европы в свои объятия, избавит её от вирусов реваншизма и шовинизма. Но по мере удаления от военных страхов ХХ века быстро слабеет и убеждение, что границы трогать нельзя. Раз за разом оказывается, что проще признать раскол, чем заниматься кропотливой и тяжёлой работой по многонациональному и поликультурному строительству. Так, Европа уже устала заниматься бесконечным латанием боснийской конфедерации, собранной в Дейтоне. А Косово, хоть и едва ли состоятельно как полноценное государство, требует от Брюсселя куда меньше усилий — и политических, и, самое главное, интеллектуальных.

Европа в отличие от Америки никогда не переворачивает страницу прошлого, переживая его вновь и вновь, иногда это сила, иногда наоборот. Трудно понять, например, почему Польша, больше, чем кто-либо, понимающая хрупкость европейского мира и осведомленная об исторических минах, так активно продвигает переустройство Восточной Европы, той же Украины. Нынешние границы в Европе — плод геополитического компромисса по итогам Второй мировой войны. Есть масса оснований считать его несправедливым, но не стоит питать иллюзий, что его можно пересмотреть частично — здесь меняем, а здесь нет. Любое устройство имеет свою логику, и отказ от неё касается всех участников. Тем более сейчас, когда Ближний Восток того и гляди запустит очередной этап большого изменения границ.