Архаическое время

Тема времени имеет достаточно серьезную теоретическую разработку в различных подходах и аспектах от античности до нашего времени. Время — одна из основных составляющих и языческой (архаической) и современной картины мира. Когда мы говорим о чертах архаического сознания, нам необходимо упомянуть, что, с одной стороны, само архаическое сознание разворачивается и осуществляется во времени. С другой стороны, само понятие времени имеет источником своего происхождения разум человека. К примеру, по мнению И. Канта, время не является эмпирическим понятием, выводимым из какого — нибудь опыта. По его мнению, одновременность или последовательность даже не воспринимались бы, если бы в основе не лежало априорное представление о времени. Время, как и движение, действительно, но его не следует считать действительным как объект. Понятие времени присуще не самим вещам, а только субъекту, который их созерцает. Однако, пишет Дж. Уитроу, в XIX веке идея Канта об априорности представлений о времени была подвергнута критике в работе М. Гюйо «Происхождение идеи времени». М. Гюйо считает время не априорным условием, а следствием восприятия мира человеком, результатом долгой эволюции, продуктом человеческого воображения, воли и памяти. Гюйо также утверждает, что время и пространство являются очень разными идеями со своими собственными характерными чертами. Более того, идея пространства первоначально развилась до идеи времени. Телесность, по Гюйо, является важным фактором естественного возникновения у развивающегося разума первобытного человека идеи пространства, так как телесность означает осознание своего тела и его движений. Осознание своего тела, в свою очередь, является осознанием одновременных ощущений, приходящих от различных частей тела. Отсюда понимание пространственного порядка расположения объектов возникло до понимания расположения событий во временном порядке. Дело в том, что понимание пространственного порядка вещей зависит, по Гюйо, от восприятий и впечатлений, а порядок событий во времени зависит от репродуктивного воображения, или представления.
Гюйо считает, что у первобытного человека не имелось никакого ясного понимания ни одновременности, ни последовательности. Он полагает, что идея времени возникла тогда, когда первобытный человек стал осознавать свои реакции на удовольствия и боль и связал с этими реакциями последовательность телесных ощущений:

Когда дитя голодно, оно плачет и протягивает руки к своей кормилице: вот зародыш идеи будущего. Всякая потребность предполагает возможность ее удовлетворения; совокупность таких возможностей мы обозначаем термином «будущее». Время закрыло бы доступ к себе существу, которое ничего не желало бы, ни к чему не стремилось бы… Будущее есть не то, что идет к нам, но то, к чему мы идем…

Психологический источник понятия времени, комментирует Дж. Уитроу находится в сознательном понимании различия между желанием и удовлетворением. Здесь нам следует указать, что мы уже рассматривали свойство виртуальной реальности давать незамедлительное, но суррогатное удовлетворение желаний, при этом человек следует принципу удовольствия, который диктует сведение к самому минимуму разницы по времени между желанием и его удовлетворением. В данном же случае М. Гюйо, а также Дж. Уитроу иносказательно говорят о том, что пониманию времени способствует вынужденное (из-за наличия непод- чиняющейся человеку репрессивной среды) следование человека принципу реальности, одним из условий которого является отложен ное по времени удовлетворение желаний. Таким образом, разница между возникновением желания и его удовлетворением и является причиной понимания времени. Здесь мы приходим к тому, что как и в случае с пространством для времени также необходимо наличие разности в событиях. Иными словами, пространство и время существуют в различии, разности точек и событий.
Мнение Гюйо и Уитроу ценно тем, что они пытаются вскрыть психологию древнего человека, понять архаическое сознание и механизм восприятия им пространства и времени, не привлекая для его объяснения разработки современных концепций пространства — времени. Их подход антропологичен, и именно рассмотрение природы человека, его способностей, возможностей и особенностей мышления дает им возможность фиксировать четкую зависимость понимания человеком времени от понимания пространства. Дело в том, что, по нашему мнению, такой последовательной экспликации понимания времени из понимания пространства способствует телесность человека, его расположение в пространстве, которое также становится пространством его движений. Отсюда, объект желания человека всегда расположен в пространстве, и само желание означает движение человека в пространстве к этому объекту. Разница (в протяженности устойчивого внимания) между топологией тела с возникновением желания и топологией тела в момент достижения желания может фиксироваться как первое понимание времени. Таким же образом может осуществляться понимание во времени изменений камня, превращаемого действиями в орудие труда. Орудие труда — это будущее камня. Поэтому Дж. Уитроу считает, что возникновение современного человека было связано с резко возросшей тенденцией смотреть вперед, в будущее. Принципиальным доказательством этого положения он считает быстрое развитие орудий труда.
Однако помимо такого восприятия времени для архаического сознания оказывается важным еще и его ритм. Ритм парадоксально содержит в себе параллельность и последовательность событий. С одной стороны, ритм как последовательное повторение событий является первоочередным основанием конструирования языка коммуникации человека с природой. Ритм также является основой речи первобытных людей. Однако ритм дает возможность производить ряд событий и действий параллельно, синхронно. Высоко развитое чувство ритма дает племени возможность функционировать с четкостью слаженного механизма как на войне, так и на охоте. Определенные религиозные и жертвенные акты, пишет Дж. Уитроу, совершались при особых обстоятельствах, часто связанных с определенными фазами Луны или с солнцестояниями, и только при этих обстоятельствах, и таким образом — синхронно. Даже в средневековой Европе первые шаги в развитии механических часов, по-видимому, были вызваны скорее потребностью монастырей в точном определении часа, когда одновременно должны были происходить различные религиозные службы, чем каким-то желанием регистрировать ход времени. Отсюда можно заключить, что для архаического сознания важны не столько длительность, направленность и необратимость времени, сколько его повторяемость, последовательность и одновременность (скажем иначе, последовательность-одновременность). Л. Леви-Брюль в описании архаического (первобытного) сознания говорит о том, что оно, к примеру, без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Это явно указывает на склонность архаического сознания пониманию множественности и синхронистичности слоев пространства — времени. В парадоксальной последовательности-одновременности происходящих действий кажущиеся последовательными действия идут (воспринимаются и описываются) одновременно, и наоборот, когда одновременность не может быть выражена иначе, как в виде последовательных действий.
В этом отношении в качестве примера архаического понимания времени можно взять теогонию Гесиода, где время-Кронос появляется отнюдь не первым. Здесь все «рождения» происходят упорядоченно в парадоксальном времени, когда собственно времени-Кроноса еще нет, но время уже есть, так как происходит разделение-возникновение:

Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом Широкогрудая Гея,..
Гея же прежде всего родила себе равное ширью Звездное Небо, Урана,
Также еще родила, ни к кому не всходивши на ложе,
Шумное море бесплодное, Понт. А потом, разделивши Ложе с Ураном, на свет Океан породила глубокий,..
После их всех родился, меж детей наиболе ужасный,
Крон хитроумный.

То, что действия идут по порядку во времени, Гесиод обозначил словами «прежде всего», «также еще», «потом», «после». Это хороший пример, показывающий архаическое понимание времени-до-времени, а также последовательности-параллельности действий во времени, которое в данном контексте можно назвать «божественным», или «временем богов».
В зороастризме Ормазд также создает время. Здесь интересным является не то, как действия в сказаниях происходили на самом деле и не их последовательность, а противоречие: фактически действия происходили до появления времени, т. е. движение было до времени и до времени существовали некие божественные сущности. Иными словами, время было до времени. Такое «время до времени», или, по мнению исследователей, «священное время» («время богов»), отличается от профанного времени людей. Люди в архаическом представлении «выпадают» из времени богов, этого «до-времени» и свой путь проходят линейно, лишь условно, в некотором смысле умирая каждый вечер и возрождаясь каждое утро. Также является интересным то, что древние сказители ни в коем случае не снимали этого противоречия. Возможно, для них описание существования этого парадоксального времени, существовавшего «до времени», не подлежало исправлению из- за традиции. Но стоит также предположить, что для них такое положение дел было не парадоксальным, а естественным, т. е. такое мировосприятие было естественным.
Показательно то, что в библейской традиции Бог также изначально действовал во времени, и уже после создания земли и неба, разделения тьмы и света и т. д. создал светила с целью упорядочения отсчета времени. Это также «время богов», или «время до времени».
У Платона в диалоге «Тимей» мы находим похожие строки:

Такими были замысел и намерение бога относительно рождения времени; и вот, чтобы время родилось из разума и мысли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени…

Таким образом, в текстах описывается существование времени до времени, или существование времени богов до времени людей.
Когда исследователи касаются темы архаического понимания времени, то обычно упоминается, что оно имеет циклический характер.
Предлагаются также различные варианты проявления такой цикличности, к примеру, время делится на циклическое (природное), родовое (династическое), библейское (мифологическое), циклически-историческое. Цикличность задает ритм, объединяет пространство в живую систему, живой организм, который дышит, который пульсирует.
Космос, по Платону (Тимей), есть совершеннейшее живое существо, наделенное душой и умом и обладающее телом. И в этом живом «теле космоса» пульсирует время. Такая пульсация времени как цикличность воспринимается архаическим сознанием как признак живого организма-Космоса, понимаемого по аналогии с человеком.
Для греков время течет циклически, пишет А. Ш. Пюеш, по кругу, а не по прямой:

Придерживаясь идеала умопостигаемости, уподобляющего подлинное и полное бытие тому, что заключено в себе и остается тождественным самому себе; тому, что вечно и неизменно, они полагают движение и становление низшими ступенями реальности, тогда как распознать ее наилучшим образом возможно лишь в стабильной и постоянной форме, в соответствии с законом повторяемости…

Поэтому мир у древних греков одновременно и очень старый, и совершенно молодой. Дело в том, что будущее и прошлое — это виды времени, которые не могут быть перенесены на «вечную сущность» — Вселенную. Для нее нет «было» или «будет», она не становится старше или моложе, она живет только в «есть» (Тимей). Архаический человек, пишет Г. Франкфорт, представлял мир:

существенно статичным и неизменным. Он вышел полностью готовым из рук демиурга. Таким образом, исторические события были всего лишь небольшим волнением на поверхности установленного порядка или повторяющимися событиями, значение которых никогда не меняется. Не имеющие самостоятельного значения прошлое и будущее полностью определялись настоящим…

Это еще одна черта понимания архаическим сознанием времени: только то, что не изменяется во времени, имеет истинное значение. Это парадокс понимания архаическим сознанием одновременного сосуществования статики и динамики, изменяемости всего и одновременной неизменности.

Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, — но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим,..

— говорит Гераклит, гениально подмечая пульс космоса в его статике и динамике — вечности существования и одновременном вечном умирании-возрождении. Цикличность, или ритмичность отражает единство и целостность мира, взаимосвязь всех его частей, даже самых отдаленных, сам ритм также вечен, как вечно тело космоса. Ритм объединяет пространство и время в единое тело вечного бытия, в котором он пульсирует, как кровь в теле человека. Таким образом ритм размыкает пространство каждой вещи, каждого человека к другому, объединяет в состоянии Dasein, вот-бытии, присутствии. Отсюда ритм человека должен подчиняться ритму Вселенной, ритм микрокосма — ритму макрокосма. Движения и действия человека должны подчиниться общему движению космоса. Разум человека должен войти в резонанс с разумом космоса. Это и есть понимание логоса космоса. Отсюда, человек живет правильно, если он в логосе, то есть если его ритм совпадает с ритмом мира, если они входят в резонанс, мир открывается, становится доступным человеку. Здесь свобода человека — знание законов мира. Человек вписывается в мир ритмом танца, музыки и движений, ритмом ритуала. Причем, ритуал — это строгая техника выполнения значимых движений, нацеленных на настрой и переключение сознания на иной онтологический регистр. Ритмизированное и акцентированное ритуальными действиями эмоциональное состояние становится могучим психофизиологическим оружием, мощным средством, способствующим выживанию человека в неблагоприятной среде. Оно необходимо для встраивания в логос, для понимания языка мира. Ритм языка мира — это последовательность и синхронность событий, через которые мир говорит с человеком. Событие, подтверждающее ритм, включающееся в ритм и вытекающее из ритма, делающее ритм наглядным, становится важным и живым знаком, становится подлинным носителем смысла и сразу же опознаётся как отметина, как нечто значительное в событийной «симфонии».
Но такая встроенность в логос бытия, или полного понимания, вживания в пространство — время и его движение доступна только человеку с открытой конфигурацией внимания, который таким образом открыт явлениям жизни. Такой человек прямо уделяет внимание самому течению жизни и через него — жизненным ритмам. Открытая конфигурация внимания, полагает А. Н. Северьянов, когда оно уделяемо явлениям вот-бытия без изъятия, а не «внутреннему миру», приведёт нас прежде всего к древнеримской конфигурации интеллекта и римскому пониманию интеллекта и интеллектуальности. «Интеллектус» — одновременно и понимание, и смысл, и восприятие, и ощущение. Топология интеллекта здесь вслед за «присутствием» и вниманием разомкнутая. Интеллект — работник всех сфер человеческого, от телесности до спекулятивности, до вершин интуитивного видения, это смелый исследователь, в терминах Хайдеггера, «бросающий-себя-на» и «стоящий в истине», по меньшей мере, всегда готовый это делать, «стояние в истине» — дежурная позиция такого интеллекта.
Иное понимание времени (а также пространства) дезинтегрирует организм космоса, который становится простым набором объектов, как только они перестают подчиняться общему ритму, цикличности, и приобретают каждый свою, иногда входящую с другими в совершеннейший диссонанс. Такой временной диссонанс прекрасно прочувствовал Шекспир. «The time is out of joint», — пишет он, — рвется связь времен. Поэтому линейное время — это смерть времени.
Цикличность времени, как оказалось, не представляя проблемы для архаического сознания, на самом деле представляет собой весьма серьезную проблему для современного сознания. Дело в том, что одним из существенных свойств времени является его способность к упорядочению. Одним из проявлений такого упорядочения являются отношения явлений, одно из которых может происходить «раньше, чем» другое. В циклическом времени эти явления не просто следуют одно за другим, но имеют свойство повторяться вновь и вновь.
А. М. Анисов по этому поводу пишет, что цена принятия концепции циклического времени — отказ от отношения «раньше, чем» как порядкового отношения. По его мнению, примирить идеи цикла и порядка логически невозможно. Отсюда время можно представлять либо как цикл, либо как порядок, но его невозможно представлять как то и другое вместе. Если время изобразить в виде циклической замкнутой линии, или круга и поместить на эту линию события, то сказать, какое из событий, отмеченных на круге, произошло раньше, нельзя в принципе. Иными словами, невозможно сказать, какие из явлений были в прошлом, какие будут в будущем. Более того, в цикличном времени причина может стать следствием, а следствие — причиной. Поэтому наше время линейно. Это удобно для нас тем, что прошлое у каждого объекта одно единственное, тогда как будущее альтернативно. Иными словами, время ветвится в будущее, но линейно в прошлом.
Однако архаическое понимание времени входит в противоречие с его логическим пониманием. Для рассмотрения некоторых особенностей архаического времени обратимся к одному из древних источников античной мысли — «Илиаде» Гомера. В Предисловии к Илиаде и Одиссее С. П. Маркиш дает интересные комментарии к древнему тексту, которые практически повторяют положения методологии топологической рефлексии В. Савчука. У Гомера, пишет Маркиш, субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «Я» и «не-Я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует — по контрасту. Однако именно эта неразделенность субъекта и объекта, отмеченная Маркишем, является индикатором присутствия в поэмах отзвуков архаического сознания, которое в поэмах, помимо прочего, выражается в антропоморфизации (или «олицетворении», по Маркишу) «всего отвлеченного», к примеру, Обиды, Вражды, Злобы, Смуты, Смерти и др. Он объясняет это тем, что того, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Иными словами, это нечто «отвлеченное» надо воспринять. А для этого, как верно подметил М. Хайдеггер, его надо заметить как присутствующее, замечая, взять его перед собой и принять как присутствующее. Это и есть представление в простом, широком и одновременно сущностном смысле, в котором мы даем присутствующему стоять и лежать перед нами так, как оно стоит и лежит. Гомер делает именно это, вводя «отвлеченное» (Обиду, Вражду, Злобу и пр.) в присутствующее, где оно начинает действовать. Но только для архаического сознания ввести в присутствие — это еще и антропоморфизировать отношения, чувства. Именно антропоморфизация, присущая архаическому сознанию делает из них полноправные субъекты, действующие в пространстве — времени. В этом отношении для уточнения видения происходящего процесса можно обратиться к А. И. Пигалеву, который предлагает обобщить термин «фетиш» в его значении от «поклонения неодушевлённым предметам» до общекультурного значения, а «фетишизацию», т. е. процесс естественного создания фетишей, рассматривать как универсальный культурный способ придания наличной, явной предметности слишком объёмным для восприятия бытийным пластам с помощью уподобления объекта и его части, знака и обозначаемого. Таким образом, следует согласиться и с А. Н. Северьяновым в том, что осознанное мифорелигиозное мировоззрение как проявление архаического сознания будет оперировать с фетишами — в данном случае образами теологических сил, собираемых во времени и пространстве вниманием.
Те примеры с описанием действий во времени, которые мы считаем самыми ценными для иллюстрации понимания времени архаичным сознанием, С. П. Маркиш в свою очередь считает «изъянами композиции». Нельзя настаивать, пишет он, что композиция поэм — и не только композиция — совершенно свободна от изъянов с точки зрения современного читателя. Остатки примитивного творческого метода древних певцов обнаруживаются и в утомительных длиннотах, и в сюжетных повторах, резко снижающих занимательность (например, в начале XII песни «Одиссеи» волшебница Цирцея заранее и довольно подробно рассказывает о приключениях, которые будут содержанием этой же самой песни), и в так называемом законе хронологической несовместимости: действия одновременные и параллельные Гомер изобразить не может, а потому рисует их разновременными, следующими одно за другим. По милости этого закона гомеровские битвы выглядят цепочками поединков — каждая пара бойцов терпеливо дожидается своей очереди, да и внутри пары строго соблюдается очередность — разом противники никогда не бьют.
Но мы уже говорили о парадоксах архаического последовательного-параллельного понимания времени, и здесь, возможно, нам следовало бы усомниться: а может быть это только для нас действия в поэме кажутся «разновременными, следующими одно за другим», а для архаического сознания они именно одновременные и параллельные. Может быть для нас сюжетные длинноты утомительны, сюжет повторяется бессмысленно, а для архаического сознания эти вещи полны смысла? Для того, чтобы разобраться в этом, нам следует обратиться к самому тексту Илиады.
В Восемнадцатой песне (Изготовление оружия) происходит разговор Фетиды с Гефестом. Фетида просит его сделать для Ахиллеса доспехи, и Гефест начинает изготовление щита. Во многих отношениях это очень показательное место из поэмы, так как щит, изготовленный Гефестом, представлял собой сложную конструкцию, любопытную во всех отношениях. Щит был составлен из пяти листов распространенных на то время металлов. И на поверхности щита Гефест сделал своеобразную чеканку, которая обладала замечательными свойствами: она изображала не только землю, море, небо, солнце, месяц, но сцены из жизни людей. Замечательно то, что последние не статичны, а динамичны, и притом, что они должны были бы быть жестко закреплены в металле, они, по описанию, как будто обладают движением. Скажем иначе, эти сцены расположены одна за другой на щите так, как их невозможно изобразить в статике. На щите время не стоит, а движется. Причем, оно сразу и циклично, и линейно, и одномоментно (одновременно). Действия происходят сразу и последовательно, и параллельно.
Цикличность времени проявляется как прокручивание событий, изображенных на щите заново, еще и еще, при обращении взгляда на щит. Количество таких прокручиваний может быть бесконечно, и зависит только от продолжительности жизни того субъекта, который раз за разом обращает свой взгляд на щит. При каждом таком обращении взгляда, внимания на щит он начинает заново «проигрывать» всю последовательность одновременно изображенных на нем событий, что является проявлением цикличного времени. При этом сама последовательность событий, из которых каждое происходит «раньше, чем» другое, несмотря на их одномоментность, фиксируемую металлом щита, является выражением линейного времени. Причем протяженность временной линии ограничена сюжетом, изображенным на щите и разворачивающимися там событиями. Эта линия времени также имеет начало и конец. Материал щита, на котором жестко фиксируются события, не является «экраном», на котором эти события проходят последовательно. Наоборот, жесткая фиксация событий говорит о том, что они происходят все вместе, параллельно, синхронно, несмотря на ясное и отчетливое описание Гомером их последовательности.
Возьмем, к примеру, строки 490 — 508 Песни Восемнадцатой «Изготовление оружия» в переводе Н. И. Гнедича:

Там же два града представил он ясноречивых народов:
В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись.
Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,
Брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают.
Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаются
Лир и свирелей веселые звуки; почтенные жены
Смотрят на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных.
Далее много народа толпится на торжище; шумный
Спор там поднялся; спорили два человека о пене,
Мзде за убийство; и клялся един, объявляя народу,
Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.
Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить.
Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;
Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские
Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга;
Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых;
С ними встают, и один за другим свой суд произносят.
В круге пред ними лежат два таланта чистого злата,
Мзда для того, кто из них справедливее право докажет.

До сцены суда еще возможно говорить о том, что события, вычеканенные на щите, являются синхронными, но далее логика развития событий спора показывает, что два человека вряд ли перед судом старцев, в шуме кричащей толпы тоже будут кричать оба одновременно. Дальше по нарастающей идет более явное указание на последовательность действий спорщиков, которые решились представить свидетелей и наконец закончить тяжбу. Но наиболее ясным является момент, когда старцы встают «один за другим» и произносят вердикт. Выражение «один за другим» точно описывает процесс упорядочения отношения явлений (вставаний и выступлений старцев), одно из которых происходит во времени «раньше, чем» другое, т. е. последовательно.
Однако далее, в строках 509-540 последовательность событий, вычеканенных на щите, описывается Гомером гораздо четче:

Город другой облежали две сильные рати народов,
Страшно сверкая оружием. Рати двояко грозили:
Или разрушить, иль граждане с ними должны разделиться Всеми богатствами, сколько цветущий их град заключает.
Те не склонялись еще и готовились к тайной засаде.
Стену стеречь по забралам супруг поставив любезных,
Юных сынов и мужей, которых постигнула старость,
Сами выходят; вождями их идут Арей и Паллада,
Оба златые, одетые оба златою одеждой;
Вид их прекрасен, в доспехах величествен, сущие боги!
Всем отличны они; человеки далеко их ниже.
К месту пришедшие, где им казалась удобной засада,
К брегу речному, где был водопой табунов разнородных,
Там заседают они, прикрываясь блестящею медью.
Два соглядатая их, отделясь, впереди заседают.
Смотрят кругом, не узрят ли овец и волов подходящих.
Скоро стада показалися; два пастуха за стадами,
Тешась цевницею звонкой, идут, не предвидя коварства.
Быстро, увидевши их, нападают засевшие мужи;
Грабят и гонят рогатых волов и овец среброрунных:
Целое стадо угнали и пастырей стада убили.
В стане, как скоро услышали крик и тревогу при стаде,
Вои, на площади стражей стоящие, быстро на коней
Бурных вскочили, на крик поскакали и вмиг принеслися.
Строем становятся, битвою бьются по брегу речному;
Колют друг друга, метая стремительно медные копья.
Рыщут и Злоба, и Смута, и страшная Смерть между ними:
Держит она то пронзенного, то не пронзенного ловит,
Или убитого за ногу тело волочит по сече;
Риза на персях ее обагровлена кровью людскою.
В битве, как люди живые, они нападают и бьются,
И один пред другим увлекают кровавые трупы.

Парадоксально, но те, кого в городе окружили враги, требующие свою долю богатства, одновременно выставляют сторожей на стены, выходят из города, подходят к месту засады, садятся в засаду, причем от них отделяются соглядатаи и идут на разведку, затем показываются стада и засада нападает на пастухов. И уже после этого, когда, услышав шум, прибывает другое войско, они вступают в битву. Злоба, Смута и Смерть тоже делают свою страшную работу последовательно во времени. Все действия этой сцены, а также и других сцен из жизни, изображенных на щите, тоже идут одно за другим, последовательно, или упорядочены во времени по принципу одно «раньше, чем» другое. При этом сочетаются статика щита, на который нанесена чеканка, и динамика действий. Иными словами, все действия, последовательные по времени, происходят одновременно.
Интересно и то, что прошлое у каждого персонажа на щите одно единственное, но и будущее не альтернативно, а также одно единственное. Здесь время не ветвится ни в прошлое, ни в будущее, оно везде линейно. Одновременно нам известно и прошлое, и будущее, показанное на щите, так как они представляют собой единое. Отсюда каждый момент времени действия, как в будущем, так и в прошедшем, есть момент сейчас, есть момент настоящего. Такое понимание времени отличается от экзистенциального понимания времени в том, что для последнего нет прошлого и будущего, есть только сейчас. Для архаического понимания времени есть и прошлое, и будущее, причем, и то, и другое — сейчас. Сейчас — это то, куда мы направляем наше внимание. Именно поэтому архаика не знает истории в нашем смысле слова. Это некая цельность. Поэтому Гомер рельефно и подробно одно за другим, последовательно описывает события, которые происходят новременно, синхронно. Однако с точки зрения архаического сознания парадокса здесь нет. Мы можем вернуться в любую точку времени и описать ее изнутри, причем, можем описывать насколько угодно долго (создавать подмеченные С. П. Маркишем длинноты). Но при этом мы знаем, сделав временную петлю, вернемся в ту же точку и опишем происходившее в это же время событие так же длинно и с подробностями. Бесконечное количество таких срезов времени как статических картинок соотносится с бесконечным количеством пространств. Это возможно логически (но невозможно эмпирически), следовательно, мы опять приходим к интересному выводу: логичность рациональных построений в настоящее время аналогична таковому в архаичном нии. Следовательно, весь объем логики (включая и Аристотелеву) наравне и наряду с бессознательными слоями психики является тем пла стом, который хранит в себе архаическое миропонимание. Иными словами, панлогизм бытия является общим знаменателем современного и архаического сознания. Здесь противоположности сходятся. Следовательно, чем дальше вследствие своих страстей, желаний и глупости мы уходим от понимания логики причинно-следственных связей бытия, тем далее мы уходим от архаического сознания.
Таким образом, архаическое понимание времени не просто циклично. Оно одновременно циклично, линейно, синхронистично, последовательно, прошлое, настоящее и будущее происходят сейчас, одновременно. В этом оно парадоксально едино и дискретно. Огромная протяженность времени может сжиматься в мгновение, но и наоборот, мгновение может длиться непомерно долго. Отдельные мгновения могут быть развернуты одновременно. Время может быть развернуто в другом времени, мгновения бесконечно вмещаются одно в другое. Следствие во времени может наступать раньше появления его причины. Такое понимание времени фактически повторяет такое же понимание вмещения пространств. Такое понимание времени предполагает не только одностороннюю мифологему «вечного возвращения», которая описана у М. Элиаде, но более точную мифологему «вечного присутствия», предложенную Г. Ди Зеригой. Вечное присутствие, по нашему мнению, предполагает весь объем внимания, уделяемого в рамках архаического сознания пространственно-временному космосу. Внимание делает Пространство и Время теми, кем и чем они становятся.