Вера и идентичность

Простор открыт, ничего святого! Пришло качественно новое богоборчество. Пришло время, в которое вера абсолютно захвачена притворством, изображением веры. Верующий сменился актёром веры. Никакие периоды религиозного охлаждения, по моему мнению, не сравнятся с нынешним временем по его качественной безбожности. Внешние проявления религиозности, самоопределение верующего, религиозная идентичность вытеснили глубинную, истинную духовность, мистическую связь с Богом и искание этой связи. Внешние атрибуты религиозности заявляют о себе как о самоценности и самоцели.
Дух века сего подменил веру атрибутами веры, а верующих — имитаторами веры. И эти имитаторы что-то говорят, спорят, доказывают. Они конструируют какие-то миры под эмблемами веры, к которой имеют самое формальное отношение. И их никак не уличить, потому что веропритворство перешло на психические пласты. Такого искуса вера ещё не знала. Вера как проявление осталась; вера как Поиск исчезает; «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом», «Вера как твёрдое убеждение в том, на что надеемся, подтверждение того, чего не видим» (Евр., 11:1) становится недоступной по существу. Сама способность к вере исчезает в широчайших масштабах.
Меня, православного старовера, мало волнуют иные исповедания. Лишь постольку, поскольку они стали гибельными ловушками для моих друзей. Я буду говорить о Вере и Религии, подразумевая Православие. Но, учитывая плоскую универсальность современной духовности, думаю, что мои наблюдения можно применить и к иным исповеданиям.

Религия – это совокупность отношений, вызванных Верой. Религия больше и шире веры. Вера — единичный акт, религия — проявления, конкретизация этого акта. Вера становится в религии. Если вера — это вода реки, то религия — русло. Без русла река исчезает, превращается в пруд или болото. Религия — облако отношений к ближним и дальним, сама система «ближний — дальний», «друг — враг», ценностная шкала, код «добро — зло». Если вера — это бросок к великой и сверхъестественной Цели — спасению души, то религия — это реализация Пути на практике. В православие термин «религия» пришёл относительно поздно, на Русь — ещё позднее. Были иные понятия, адаптированные Православной Церковью из языческой славянской культуры, — «Вера» и «Правда». Блестяще эти понятия были оформлены И.С. Пересветовым:

Вера — это рывок к Богу, правда — это повседневное служение Ему^[1]…

Религия меняет всю ценностную шкалу, самоопределение и самооценку личности. Часто Веру определяют самыми широкими словами — как внеразумную, внечувственную убеждённость в чём-либо. Но убеждённость — только начало превращения человека в иное качество, только начало обожения. Обретая практически-бытийственные оболочки, Вера сама себя осуществляет. «Вера без дел мертва» (Иак., 2:26). Таким образом, хотя с Веры начинается Путь к Богу, Верой он отнюдь не ограничивается. Ещё нужно подумать, что для перемены человека более существенно — вера или религия.
Догматическое оформление, вся ритуально-обрядовая система, весь комплекс жизненно-бытовых предписаний, морально-поведенческие нормы религии играют роль оформителя аморфной души, рванувшейся к Богу.^[2] Если душу не определить — она потеряется в мировом пространстве или просто не сможет выйти за рамки самой себя.^[3] Религия порождается верой, она — одежда и очертание. Эта одежда греет и защищает Веру, являя внешнему наблюдателю черты тела Веры, динамику движений.
И вот, сейчас создаётся впечатление, что в религии спрятался кто-то другой. Тот, кто не имеет ядра, но хитро рядится, имитирует движения и жесты человека верующего. И не разобрать, что тот, кто одет в религиозные формы, не имеет того, с чего религия начинается — веры. Непереломанная, неизменённая душа втиснута в оболочки, которых не заслуживает. (Как увядаюшие дамы в молодёжной одежде.) И это итоговое уродство претендует на некое духовное пастырство, на направление заблудших, на бичевание зла и т.д. Имитаторы притворяются верующими, используя весь третьестепенный формалистический арсенал и поставив его на место Центра — Веры.^[4] И коренное отсутствие Веры никого не удивляет, не страшит. Фундаментальное безверие умело мишурируется. Животное урчание неприрученной плоти декорируется бородами, длинными юбками, псалмами, благочестивыми книжками. В религии выкопали норы те, кого допускать туда было нельзя. Теперь попробуй их выкури! Что же стало причиной столь глубинной, психологической имитации?

С.Л. Франк, полемизируя с современными ему материалистами-сциентистами, утверждал, что в сфере истинности вера не слабее знания. Вера даже объективнее, потому что человек в вере прикасается и приплавляется к объекту веры, в то время, как наука всегда за всем наблюдает со стороны и сильно зависима от этого расстояния. Знание гадательно, Вера — это сцепка с Трансцендентным. Человек верующий легко и свободно прикасается к Богу и Его проявлениям в природе. Божественная благодать становится столь же реальной, как своя кожа, губы, имя. Мистическое касание — основа истинной Веры. В этот миг всё бытие вдруг вспыхивает неземным сиянием, и это зарево палит человека, оставляя ожоги на разуме, чувствах, поведении, ценностях. Вот такая вера в корне меняет личность. Вот к этому призывали Спаситель и Его ученики на протяжении всей истории Церкви.
Когда вера прожгла сердцевину разума, никакие факты/артефакты не могут веру затенить, запрятать. Вера попросту сжигает жизнь. На обуглившемся поле из недогоревших, закалившихся в пламени остатков жизни прежней (которые соблаговолил оставить Господь) вырастает жизнь новая, свежая, истинная, Жизнь-по-Вере. Всё прежнее из человеческой оболочки было вытрясено, личность, словно мешок, заполняется новым, Горним.
Возможно, Вера может быть и не Революцией, а Эволюцией, меняющей человека за годы, десятилетия. Возможно, старое нутро горит долго, подобно торфу, но качественное перерождение когда-то наступает, и человек становится Иным. Может быть. Но мне кажется, что Вера — все-таки Революция. При таком «максималистском» взгляде на феномен веры понимается, что ежели в человеке осталось нечто жизнеспособное дряхлое и чуждое вере, он — не верующий.^[5] Он не перерождён до конца (не умер для мира).
Дело в том, что веры как предмета нет. И как процесс она неуловима и вряд ли наблюдаема. Вера — это касание Господа. Смысл не в слове, не в процессе, а в самом Боге. Согласно христианскому воззрению, веру даёт Бог, то есть Он Сам обеспечивает определённому человеку этот бросок в Небо. От человека здесь зависит немногое и многое.^[6] Прежде всего, нужна решимость сжечь себя, удалить всё старое и ринуться в Небо. Здесь важно намерение отречься от того, что держит на земле, в старом мире. А что держит? А держит только одна вещь —своё гнилое «я».
Вера — это истовое желание поставить Бога в то место, где был «я» без всяких поворотов в сторону и без сожаления о себе, о своей раздавленной личности. Авраам положил Исаака на жертвенник без всяких махинаций, договоров, компромиссов. И только тогда, когда произойдёт жертвоприношение своей личности, когда камень брошен в окно Христа, нужно сидеть в этой холодной пустоте и ждать. Ждать, не отворится ли дверь и не выйдёт ли Он с новым именем твоим на белом камешке. После того, как человек отречётся от себя, проходит какое-то время, какие-то муки, какие-то боли. Страшна эта пустота, ибо заполнит её только стойкое ожидание ответа на свою жертву. И всё это только в том случае, если жертва была полной, без остатка (для себя)! И Господь к таковому приходит и обитель у него сотворяет. Бог вдруг наполняет опустошённого человека новой жизнью, даёт ему Цель и Смысл. Всё начинается снова, с нуля, с пустоты.
Христос начинается там, где умирает «я»!
Вера — это только Путь, в конце которого — Иное. И если человек признаёт Его бытие, это — только начало. Середина — пустота.^[7] Конец — Бог.

В современной религиозности (как способности к самоотречению во имя Его) открывается нечто особо мерзкое. По моему мнению, современный человек утратил (отказался?) эту способность самоотречения. Он вроде бы куда-то идёт, но в конце Пути — не Бог, а своё же вожделенное, космическое «я». Косметически отремонтированное, с теми же крысами в стенах.
Поелику в конце пути нет Бога, этот путь — не к Богу. Значит, это не вера, а просто своеобразное самопознание или игра (в прятки или в пятнашки). Игра со смыслами — подиум современной религиозности. Если вера не ведёт человека к полному самоизменению — значит, человек к этому и не стремился, не хотел изничтожить свою личность ради Него. Значит, это не уничтожение, а имитация смерти. Лечь на время в гроб и притвориться мертвым, чтобы избежать каких-либо проблем.^[8] Или чтобы испытать новые ощущения. Ощутить себя по-новому. Идентичность! Ощутить себя не просто человеком, а христианином. Каково оно? Новые вкусы, путешествие в непознанное, иные пейзажи, иные палитры. Оригинальность! Новый бренд старого товара.
А ещё — что очень хорошо показывает Тоффлер — упорядоченность, чёткость на фоне всеобщей расхлябанности смыслов^[9], когда теряешь в мировой ненужности своё лицо или когда чувствуешь свою безликость. Потому появились религиозные движения нового типа — построенные не на принципе мистического откровения и не на натяжках соборности, а на структурности собрания, на чёткости и прямоте доктрины, на моральной бескомпромиссности, на высоких требованиях к членам, на особо патетической позе по отношению к «миру». В таких сектах чувствуешь себя на месте. И эта чёткость отражений себя в «своих» придаёт сил! Субкультурная иллюзия братства способна на многое.
Вот оно — ядро современной веры:

Разновидность индивидуальных доспехов эгоцентризма^[10]…

И здесь — Потребительство! «Я» никуда не девается, оно перекрашивается, меняет оболочки, овладевает новым лексиконом, свежими жестами, вычурными позами перед прошлым. Но ядро — прежнее! Ничего Иного! Никто никуда не исчезает из этого всемирного Шоу, меняются только роли. А продюсеры и спонсоры — прежние.

Уже узок взгляд на эти слова как на выпад против простого лицемерия и тайных грехов. Теперь эта фраза сияет иными цветами, теперь она показывает целое нагрянувшее сообщество, внешне живущее ради Бога (почти всегда даже в своих глазах), но лишённое той Силы, которая ведёт к Отцу. Сейчас речь идёт о более глубоком, психическом лицемерии — лицемерии перед собой.
Причины возникновения повального псевдоверия скрыты от меня, хотя действие и закономерность их достаточно описаны в Св. Писании и святоотеческом наследии. Изменилась сама физиология души, она опростела. Наши умы не умеют считать без калькуляторов и запоминать прочитанную страницу, а наши души не умеют различать духов, интуировать зло и обман в самих себе, отличать начала от концов, покой — от затхлости. Наступило всеобщее духовное оскопление.

Созрел свежий тип псевдоверующего. Этот человек зачастую искренне полагает себя стремящимся к Богу, полагает, что он Его уже коснулся, мнит, что ведёт с Ним беседы в глубине сердца своего, что водим Его рукою в жизни. Псевдоверующий считает себя изменившимся, преобразившимся, иным. Но не видит своей глубинной неизменности, нутряной самости-безбожности.
Общество зрелищ проникло в религию и научило изысканно врать себе, ставить спектакли не только пред окружающими, но и перед собой. Возникают самые невероятные имитации, самые фантастические ширмы, скрывающие всё то же мирское уродство, мерзость запустения. В эпоху виртуальности не отличить занавес от панорамы.
Внешнее отражение важно, как и раньше, но в эпоху беспочвенности больше всего ценится личное самоощущение принадлежности к религии. Псевдоверующий может не пропускать ни одного богослужения, рьяно поститься и молиться. Он может резать головы иноверных. Однако всё это не более чем движущиеся декорации. Они прекрасно, хотя субъективно и однобоко, описаны Э. Хоффером в его книге «Истинноверующий».^[11]
Причины столь глубокой современной маскировки человека неверующего под верующего — в окончательно укоренившейся самости. Попросту человек более не видит, не чует, не знает никакого бытия, кроме собственного. Порой, когда ширмы вдруг падают, сознание своей никчемности ужасает, но чаще всего ширмы стоят прочно. Мир-спектакль в этом заинтересован. Даже когда сознание ничтожества вдруг оголяется, оно парадоксально укрепляет псевдоверующего в своём самолицемерии. Действительно, в религию чаще всего лезут те, кто потерялся в мире. Но псевдоверующий в религии не находит раскрытия-отрицания своего «я» (потому что и не ищет его). Одиночество не проходит. Современный мир-шоу вдруг стал активно работать именно на то, чтобы псевдоверующим было в их приобретённых религиозных оболочках религии комфортно. В этом — современность. Всё Новое время на Западе (и в его присосках) строился тип человека секулярного, безбожно-самодостаточного. Строился такой мир, который бы и не вызывал аппетита к трансцендентному. Но всё равно всегда находились Жаждущие и Алчущие Правды. И они ставили под сомнение все вавилонские башни государства и общества.
Теперь придуман новый инструмент — то, что некоторые называют гальванизацией религии. Теперь вместо борьбы с религиозностью (как альтернативой), вместо её объявления вне закона (Ленин), вне рамок нормального (Фрейд) религиозность подтягивается к существующему порядку.^[12] Человек верующий интегрируется в сложившуюся систему образов и ценностей, ему предоставляется свобода изъявления (в рамках дозволенности). Свобода, которая вроде бы никого и не интересует. Стало возможным существование «светского верующего». Сотовые телефоны, Интернет, кабельное телевидение, свобода печати и собраний незаметно утягивают даже искренних верующих в область демона современности.
Это и создало условия для проникновения в религию того, чьи глубинные цели —не перерождение, а маскировка, не смерть для мира, а переименование, переимиджевание. Такие процессы имели место всегда, но сегодня имитация под религию приняла характер всеобщий. «Чужие» в вере были всегда, но в Церкви существовало множество способов отчленения их и выдавливания вовне. Сегодня все старинные методы не действуют ввиду плоскостности самой религиозности. Более того, все «очистные кампании» своей неприличностью и дикостью ещё сильнее сплачивают псевдоверующих и примагничивают их к объекту якобы-веры.^[13]
Псевдоверующий продолжает существовать в религии в собственном пространстве чувств, страстей, мыслей. Его мировоззренческий кокон непроницаем для веры, но легко окрашиваем снаружи. Пространство одиночества, может быть, и есть истинная цель псевдоверующего. Фромм отчасти не прав: одиночество даёт больше сладости, чем горечи. От страха можно спрятаться, горечь можно заесть, но приторную сладость одинокого самосуществования нечем пересилить. Приторное сладкозвучие — голос, на котором современный человек говорит сам с собой в тёплой сладости нутра.

Самыми страстными фанатиками часто бывают эгоисты, потерявшие веру в себя из-за врождённых недостатков или вследствие внешних обстоятельств. Их эгоизм сам по себе — прекрасный инструмент: они перестают им пользоваться для своего неудачного «я» и отдаются служению какому-нибудь «священному делу». И хотя приобретенная ими вера может быть верой любви и смирения, сами они не могут быть ни любящими, ни смиренными^[14]…

Хоффер говорил о «разбазаренности жизни» как причине ухода в веру. По его мнению, вера — лишь попытка раствориться в массах идентичных, спрятаться от своего опостылевшего и неполучившегося «я». Современный человек, осознав, что вся его жизнь — ложь или иллюзия, уже не способен кинуться искать Жизнь Настоящую. Нет, он будет бродить по полям современной информационной множественности в поисках более комфортабельного самочувствия. Где боль не ощущается, где нет никаких колебаний и встрясок бытия. (А если встряски — то на правах экстрима, дозы легального мировоззренческого адреналина, разнообразящего скуку.) Современный человек не идёт к Богу — он лишь выбирает бога. Или религию. Здесь, как удачно подчёркивает Д.Э. Вейз, на первое место выходит не страстная жажда Потустороннего, Горнего, а система «нравится — не нравится».^[15] Современный человек, даже интуируя Бога за миром, ищет к Нему тот путь, который удовлетворит идущего.
Религия выбирается, как одежда на базаре. И когда человек выбирает веру^[16], когда запускается его система ценностей, тут главную роль играет нисколько не самоотречение, а собственный жизненный опыт. Больше нет ни веры, ни боли, ни воли. Есть комплект (примерно одинаковый) прочитанных книжек, просмотренных фильмов, прослушанных рок-песенок, впечатливших встреч, жизненных ожогов и миговых сладостей вдохновения. Человек, стремясь к Богу, в итоге на место Бога ставит себя, перекрашиваясь. Ничто не меняется. Нутро консервируется.
Богу лгать нельзя. Просто невозможно. Если человек врёт — он врёт только самому себе, он корчит вероисповедальные рожи перед зеркалом в надежде удовлетвориться увиденным. В храме сердца современного человека вместо икон — зеркала. А Бог где?.. Если перед человеком появляется Бог, от человека не остаётся и следа. Всё сгорит. Бог заполняет истинное нутро. И это страшит современного псевдоверующего. Нутро важнее всего! Никто не хочет обесценить себя.
Не может современный человек вырваться из самости или не хочет? Дебор утверждал, что не может: Система сама создаёт свои «полюса отрицания».^[17] То есть отвращение примитивностью и бездуховностью мира точно так же спродюсировано. Отказ от просмотра ток-шоу стал точно таким же ток-шоу, потому что вся жизнь превратилась в ток-шоу. Хоффер считал, что вера — игра в прятки от самого себя.^[18] Вынужденность или неспособность? Неспособность или ролевые игры? Мне кажется, тут проявляет себя очень тонкий и очень современный нюанс, примиряющий разные ответы. Система воспитала такого человека, который не может хотеть ничего Горнего, и под его якобы-духовность приспособлены специальные вероотводы. То есть варианты бегства от действительности заранее просчитаны, но и сами «бегущие» запрограммированы на определённые действия. Все жалкие потуги обретения Бога направляются в отведённое русло. Взаимная подстраховка. Так что если бы вдруг (идеал!) разорвать все цепи современного информационного мира и рвануться на Волю, к Богу — мы тут же задохнёмся, потому что нас перевоспитали и отучили от кислорода веры в пользу углекислоты ритуала.

comments powered by HyperComments