Новое Cредневековье Сорокина

Я доверял своей интуиции и старался просто почувствовать ветер времени. А он, как мне кажется, дует в сторону Средних веков. Это связано с тем, что идея глобализации при столкновении с реальностью начинает рушиться, противостояние двух цивилизаций, христианской и исламской, становится все более жестким. Симбиоза не получается.

Я лишь фантазирую на тему будущего, но я не политолог, не историк, чтобы профессионально рассуждать о настоящем. У писателя свои инструменты. Хотя, сдаётся мне, настоящее так многослойно, что даже историку разглядеть его трудно. И уж совсем трудно что-то предсказывать. Что будет с Россией — сейчас не знает никто.

Все знаки нашего российского неблагополучия, приближение средневековья: народные бунты, войны феодалов, переселение народов, религиозное мракобесие, и при этом сакрализация высоких технологий, как нового волшебства.

Если предположить, что нефть и газ кончатся (да и другие источники энергии не бесконечны), можно с легкостью предположить, что человечество опять пересядет на лошадей. После распада империй, а Евросоюз формально тоже можно отнести к империям, наступает, как обычно, великое переселение народов, и вовсе не обязательно, чтобы эти народы ехали к своим новым землям на мерседесах и фольксвагенах. Они могут перемещаться и на лошадях, и на ишаках, и на верблюдах, а может быть, даже на собаках. Придётся для этого вырастить больших собак или трехэтажных верблюдов — актуальная задача перед генной инженерией будущего. Я думаю, что не только в России история может соскочить с восходящей спирали на круговое движение, а потом и на обратную спираль. Чувствуется, что внутренне люди уже давно готовы к этому — к Новому Средневековью.

Я думаю, что погружение в средневековое сознание — это как раз попытка преодолеть технологизацию. Попытка возвращения человека и окружающего его мира к человеческому размеру. В этом, собственно, и заключается новая утопия. Я бы все-таки назвал свой новый роман утопией, а не антиутопией. Глобализация предполагает эволюцию человека в сторону технологического рая, то есть когда человек с его потребностями, желаниями, помыслами и надеждами становится просто суммой технологий. Любовь, оказывается, это просто комбинация химических реакций. Новое Средневековье — это молот, разбивающий такие представления о человеке.

Геополитически Россия после революции сохранила имперский статус, но во внутренней государственной структуре она стала следовать средневековой феодальной этике. Носителями идеологии Нового Средневековья стали миллионы крестьян, которые хлынули в города и в 30-е годы XX века сокрушили то, что ещё оставалось в России от европейской науки, культуры, религии и бытовой этики. Миллионы новоиспеченных партократов, инженеров, ученых, писателей, художников, кинематографистов, поэтов с крестьянской жестокостью и нахрапистостью утвердили идеологию нового средневекового сознания. Вспомним таких персонажей, как Лысенко, Жданов, Хрущев, Демьян Бедный, Каганович, Сурков, Фадеев, Пырьев, Хренников. Практически были обращены в средневековье все сферы социальной и культурной жизни. Лозунг «Генетика и кибернетика — продажные девки империализма!» — чисто средневековый. Философия как наука была практически растоптана сталинскими сермяжными «хвилософами», об этом исчерпывающе написал Д. Галковский. Поэтому Россия в отличие от Европы уже давно готова к Новому Средневековью.

Новое Средневековье не помещается в жанр сурового реализма, и в конце концов мне не хотелось писать сумрачный средневековый роман. В прежние века юмор был спасительным кислородом. Вспомним хотя бы Рабле. Без юмора это мрачный и тягостный мир. А Новое Средневековье, пожалуй, поинтереснее и посмешнее будет. Сочетание генной инженерии и высоких технологий с гужевым транспортом и домостроем — гротеск, к которому вроде бы трудно привыкнуть. Но человечество рано или поздно привыкает к любому гротеску, обживая его. И это смешно.

«Теллурия» — это пятьдесят жанровых срезов нового мира, каждый из которых — мини-роман. Герои и сюжеты не повторяются. Я вертел эту идею с разных сторон, пытаясь определиться с формой, но в результате влезла она только в такую слоистую жанровую конструкцию. Такой мир может существовать только в виде пазла. В этом есть и логическая обусловленность, и параллель с идеей раздробления больших государств на малые княжества.

Смысла нет рыться в дореволюционной истории Российской империи, являвшей миру азиатско-византийскую деспотию в сочетании с неприлично безразмерной колониальной географией, суровым климатом и покорным населением, большая часть которого вела рабский образ жизни. Гораздо интереснее век двадцатый, начавшийся с мировой войны, во время которой монархический колосс Россия зашатался, затем вполне естественно накатила буржуазная революция, после чего он стал валиться навзничь. Вернее — она. Россия — женского рода. Имперское сердце её остановилось. Если бы она, эта прекрасно-беспощадная великанша в алмазной диадеме и снежной мантии, благополучно рухнула в феврале 1917-го и развалилась на несколько государств человеческого размера, всё оказалось бы вполне в духе новейшей истории, а народы, удерживаемые царской властью, обрели бы наконец свою постимперскую национальную идентичность и зажили свободно. Но всё пошло по-другому. Великанше не дала упасть партия большевиков, компенсирующая свою малочисленность звериной хваткой и неистощимой социальной активностью. Совершив ночной переворот в Санкт-Петербурге, они подхватили падающий труп империи у самой земли. Я так и вижу Ленина и Троцкого в виде маленьких кариатид, с яростным кряхтением поддерживающих мертвую красавицу. Несмотря на «лютую ненависть» к царскому режиму, большевики оказались стихийными неоимпериалистами: после выигранной ими гражданской войны труп переименовали в СССР — деспотическое государство с централизованным управлением и жесткой идеологией. Как и положено империи, оно стало расширяться, захватывая новые земли. Но чистым империалистом новой формации оказался Сталин. Он не стал кариатидой, а просто решил поднять имперский труп. Это называлось kollektivizacia + industrializacia. За десять лет он сделал это, поднимая великаншу по методу древних цивилизаций, когда под воздвигаемое изваяние последовательно подкладывались камни. Вместо камней Сталин подкладывал тела граждан СССР. В результате имперский труп занял вертикальное положение. Затем его подкрасили, подрумянили и подморозили. Холодильник сталинского режима работал исправно. Но, как известно, техника не вечно служит нам, вспомни твой прекрасный красный BMW. Со смертью Сталина началось размораживание трупа. С грехом пополам холодильник починили, но ненадолго. Наконец телеса нашей красавицы оттаяли окончательно, и она снова стала заваливаться. Уже поднимались новые руки и постсоветские империалисты были готовы превратиться в кариатид. Но здесь наконец к власти пришла мудрая команда во главе с невзрачным на первый взгляд человеком. Он оказался великим либералом и психотерапевтом. На протяжении полутора десятка лет, непрерывно говоря о возрождении империи, этот тихий труженик распада практически делал всё, чтобы труп благополучно завалился. Так и произошло. После чего в распавшихся кусках красавицы затеплилась другая жизнь. Так вот я, my dear Todd, нахожусь сейчас в Москве — бывшей голове великанши. После постимперского распада Москва прошла через многое: голод, новая монархия + кровавая oprichnina, сословия, конституция, МКП, парламент. Если попытаться определить нынешний режим государства Московии, то я бы назвал его просвещённым теократокоммунофеодализмом. Каждому свое… Но я пустился в этот исторический экскурс лишь затем, чтобы попытаться объяснить тебе странную странность этого города. Вообрази, что ты, заброшенный провидением на остров великанов, застигнут непогодой и вынужден переночевать в черепе давно усопшего гиганта. Промокший и продрогший, ты забираешься в него через глазницу и засыпаешь под костяным куполом. Легко представить, что сон твой будет наполнен необычными сновидениями не без героического (или ипохондрического) гигантизма. Собственно, Москва — это и есть череп империи русских, а странная странность ее заключена в тех самых призраках прошлого, кои мы именуем «имперскими снами». Вдобавок они еще пропитаны картофельным выхлопом. Сны, сны… Россия во все времена вела спящий образ жизни, пробуждаясь ненадолго по воле заговорщиков, бунтарей или революционеров. Войны тоже долго не мучили её бессонницей. Почесавшись со сна в беспокойных местах своего тела, великанша заворачивалась в снега и засыпала снова. Храп её сотрясал дальние губернии, и тамошние чиновники тоже тряслись, ожидая грозного столичного ревизора. Она любила и умела видеть цветные сны. А вот реальность её была сероватой: хмурое небо, снега, дым отечества вперемешку с метелью, песня ямщика, везущего осетров или декабристов… Похоже, просыпалась Россия всегда в скверном настроении и с головной московской болью. Москва болела и требовала немецкого аспирина. И всё-таки в этом городе при всей его пафосно-государственной неказистости есть своя прелесть. Это прелесть сна давно умершего великого государства, который вдруг приснился тебе. И вот она-то как раз трудноописуема, так как русский государственный сон имеет свой неповторимый…

comments powered by HyperComments