Вадим Кожинов

Кожинов, Вадим Валерианович (05.07.1930, Москва — 25.01.2001, Москва) — советский и российский критик, литературовед, публицист. Отец — Кожинов Валериан Фёдорович, инженер, 1903 года рождения; мать — Кожинова Ольга Васильевна, домохозяйка, 1904 года рождения; брат Кожинов Игорь Валерианович, прораб Мосстроя, 1939 года рождения. В 1948 году окончил среднюю школу и поступил в МГУ на филологический факультет, который окончил с отличием в 1954 году. После окончания университета учился в аспирантуре Института мировой литературы. С 1957 года работал сотрудником отдела теории литературы в этом институте. В 1958 году защитил кандидатскую диссертацию.

По опубликованным воспоминаниям Алексея Пузицкого, двоюродного брата Вадима Кожинова, до Великой Отечественной войны семья Кожиновых жила около Девичьего Поля, на втором этаже старого деревянного дома, построенного дедом, действительным статским советником и директором гимназии В. А. Пузицким; непосредственно перед войной Кожиновы получили новую квартиру в доме у Донского монастыря.
Более сорока лет был женат вторым браком на литературоведе Елене Ермиловой, «еврейке по национальности и православной по вероисповеданию», дочери литературного критика Владимира Ермилова, с которой его познакомил литератор Александр Байгушев. Первый брак, несмотря на несогласие матери Вадима Кожинова, состоялся со студенткой МГУ Людмилой Рускол. По воспоминаниям редактора журнала «Наш современник» Станислава Куняева, в 1960-х годах русские литераторы любили подшучивать над находящимся на национально-патриотических позициях Кожиновым следующим образом: «У Вадима первая жена еврейка, вторая полукровка, любовница у него сейчас русская, но её сына зовут Марик», причём эта острота была широко распространена.

В январе 2001 года у Кожинова обострилась язвенная болезнь, повлекшая смерть, согласно медицинскому диагнозу, от «острого желудочного кровотечения». За несколько лет до смерти Кожинов жаловался Льву Аннинскому на постоянно ухудшающееся здоровье, неоднократно указывалась и губительная страсть Вадима Кожинова к спиртным напиткам.
Похоронен в Москве на Введенском кладбище, помимо друзей и родных на похоронах присутствовала значительная часть абхазской диаспоры Москвы, с которой его связывали дружеские отношения.

Вадим Валерианович любил литературу и искренне восхищался людьми, которые казались ему талантливыми. Он много сделал для популяризации молодых или незаслуженно забытых авторов. Самый яркий пример — Михаил Бахтин. Со временем я понял, что в наших условиях это не элементарный профессионализм, а редкое свойство души и ещё более редкий талант литературного критика. Если говорить простыми словами, Кожинов был добрым и великодушным человеком. Человеком, любящим своё дело. Характерное свойство советских людей — пренебрежение к своей профессии, иногда доходящее до ненависти. Кожинов любил литературоведение, был прилежным читателем и предметы его интереса, — писатели и поэты, — вызывали у него априорную симпатию.

Другое редкое качество Кожинова заключалось в том, что он был русским человеком, этой русскостью гордился, и был при этом человеком культурным. Никаким «черносотенцем» Вадим Валерианович конечно никогда не был, а всякого рода неудачные высказывания на этот счёт объясняются «плинтусовым» уровнем полемики на национальные темы. Ведь тогда астафьевско-эйдельмановское хамство считалось вершиной межэтнического диалога, беседами Сократа. Не был Кожинов и бытовым антисемитом, он был связан с еврейскими семьями родственными узами.

Думаю, его евреи раздражали из-за того, что он не был евреем, а евреев вокруг было очень много. Как китайцев в Хабаровске. Он мне признался, что после поступления на филологический факультет МГУ увидел вокруг одних евреев. У Кожинова элементарно не было русского собеседника, чтобы в разговоре не надо было подбирать слова («это не поймёт», «на это обидется», «а это ему будет неинтересно»). Он нашёл одного (кажется, Палиевского), они сели на лавочку посреди галдящего чайнатауна — поговорить. Так все годы учёбы и просидели.
Засилье евреев в гуманитарной области чувствовалось и в период моего студенчества. Но в 80-е годы ситуация была совсем другая. Русских училось очень много. Правда, евреи были в своей массе культурнее, из интеллигентных семей, а родителями большинства русских были рабочие и итээровцы. Это сказывалось на качестве. Но проблемы поиска собеседника уже не было.

Полагаю, что в наших диалогах я гораздо хуже относился к евреям. Для меня это были клоуны, а для него — мрачная и во всех смыслах неизбежная сила. К которой следует относиться с осторожностью, страхом и уважением, пускай невольным. Наверно так бы относился к евреям не еврей, по каким-то причинам выросший в городском гетто.

Кожинов любил историю и обладал качествами профессионального историка. Мы часто говорили с ним на исторические темы, но я быстро понял, что литератор в его рассуждениях перевешивает, и он совершенно некритически отдает приоритет письменным источникам, иногда явно легендарным. К тому же он в той или иной степени разделял евразийскую концепцию Гумилёва. Спорить на эти темы было утомительно, и я только отмалчивался, иногда вставляя саркастические реплики. Зато Кожинов отлично разбирался в эпохе, в которой жил — в истории СССР 30 — 70-х годов. Здесь личный опыт делал его интересным собеседником. По молодости я мало интересовался его рассказами, и никогда не расспрашивал, и не уточнял. Сейчас я вижу, что, может быть, старику хотелось иметь в моем лице доверенное лицо и рассказать напоследок «как всё было». Я это чувствовал и тогда, но по проклятой русской привычке всё откладывал и откладывал, пока он не умер — неожиданно быстро.

Кожинов был настоящим мужчиной, мужественным человеком и не любил жаловаться. Последние годы он был смертельно болен и это знал. Я этого не понимал…

Позднее, немного соприкоснувшись с литературным бытом, я оценил насколько Кожинов был культурен и нетипичен для своей среды, иногда состоящей из откровенный невежд и негодяев.
Его поколение литературных критиков и публицистов в сущности оказалось бесплодным. Ну что все эти урновы-сарновы могли написать, дай им волю? Волю дали, и они замолчали, как рыбы. А Кожинов в девяностых выпустил несколько книг по истории России, и если бы не смерть и надвигающаяся старческая немощь, мог бы ещё плодотворно работать и десять лет, и двадцать. Ему было что сказать. О чём подумать. И куда расти.

Последний раз я говорил с Кожиновым незадолго до смерти. Был новый 2001 год. Он мне позвонил навеселе, поздравлял-восхвалял, я отшучивался и говорил снисходительно (ну, выпил человек, тем более на Новый год). Тогда он сказал, что говорит очень серьёзно, сейчас я этого не понимаю, что объяснимо несколько комичной ситуацией, но очень скоро я отнесусь к его словам иначе.
Меньше чем через месяц он умер. Вскоре я узнал, что он так же звонил некоторым общим знакомым, иногда после перерыва в несколько лет.
Выходит, он понимал, что скоро умрёт, и таким образом прощался с людьми, в чём-то ему близкими и дорогими…